Синельников (сборник рассказов)

В ту пору в отделе работало двенадцать человек. Где они теперь? Алик Румянцев и Гоша Слуцкий в Чечне, по контракту. Серега Бессарабов ушел в какую-то фирму по спецтехнике. Остальные… Бог весть. Сокращения, семья, дети, деньги и еще раз деньги. Кто-то спился, кто-то уехал в Краснодар. Подставлять шкуру под пули за ментовскую зарплату желающих немного. Если вы еще не поняли, то мы трое – Старик, Игорек и я – это на сегодня и есть отдел. Такие дела. Нам, правда, обещают… давно обещают. А пока – легендарный волкодав, чудаковатый майор и интеллектуальный капитан. Вот тебе и железная рука закона.

– Игорь, мы идем есть, ты как? – спросил Старик.

– Я из дома, – откликнулся Игорек, не отрываясь от монитора. – Идите, идите. Тут кое-что интересное.

Всегда у него что-то интересное. Ладно. Через дорогу нашлась какая-то пельменная, мы набрали кто чего, цены не то что в центре, и я по всегдашней странной ассоциации вспомнил ту сосисочную в Лужниках, где Старик впервые заговорил со мной всерьез. Тогда, тоже, кстати, осенью, в одном живописном лужниковском подвале, когда чертоломы из доблестного СОБРа пошли, по милому обыкновению, не в ту сторону, и мы с квадратным человеком по имени Саня Буек основательно поменяли друг другу конфигурацию как фаса, так и профиля, и совсем уже собрались дырявить и то и другое, как вдруг на плечи Сане прямо с потолка спрыгнул Старик. И встал обеими ногами, едва не отдавив уши. Саня Буек настолько удивился, что только запрокинул голову и спросил:

– А?

Но Старик ничего отвечать не стал, а выпустил ему в башку две обоймы из своих любимых ТТ – есть у него странное патриотическое пристрастие к этой одноразовой рухляди. Пули пробуравили Саню насквозь, пройдя вдоль позвоночника, и последняя, как уверяли подоспевшие, наконец, собровцы, насмерть придавила в подполе мышь, вконец ошалевшую от этого переполоха.

Закончив свой акробатический этюд, Старик подобрал меня с пола и повел в сосисочную на предмет выяснения отношений.

Разговаривает Старик довольно своеобразно. За долгие годы общения с артистически темпераментными персонажами, имеющими за душой, в среднем пять классов образования, он наработал особый стиль речи – лаконичный, во многом даже афористичный, с формулировками и определениями, упрощенными до предельной доступности, и главное с убедительностью почти гипнотической, полной неколебимой меры и собственную правоту. Опять же, из соображений доходчивости, Старик каждое слово выговаривал с мхатовской отчетливостью, а если учесть, что его шероховатый баритон не имеет ни малейшего предела громкости, и даже самый громовой рык сохраняет еще неисчерпаемый резерв мощности, то можно понять, что его личность неотразимо действовала на истеричные уголовные натуры.

Увы, как и всякий жаргон, такая манера общения становится со временем совершенно неискоренимой. Правда, на нас, как на скокарей и медвежатников, Глебыч никогда не орал, но менторский тон отца-командира, толкующего зеленым несмышленышам прописные истины, доставал весь отдел всегда и везде; страсть к поучениям росла в Старике год от года.

– Я хочу, чтобы ты остался в отделе, – сказал он, уставившись колючими бледно-голубыми глазами в мою переломанную физиономию. – И потому тебе надо уяснить некоторые вещи.

Тут он вывалил на сосиску чудовищное количество горчицы совершенно неприличного цвета. Я смотрел туманным взглядом, в голове у меня аукало и откликалось.

– Есть вера, есть религия и есть церковь. Это три отдельные, никак не связанные между собой вещи. В нашем деле есть справедливость, законность и начальство. Это три окружности, которые образуют – и то не всегда – очень узкий сектор пересечения. Вот в этом секторе мы и должны действовать. По возможности.

– А кто главнее из этих трех? – пробормотал я.

– Все главнее, – строго ответил Старик. – Начнешь исходить из чистой справедливости – сам станешь преступником. Соблюдешь голую законность – люди тебя проклянут. Будешь слушать одно начальство – погубишь душу.

Он так и сказал – «погубишь душу». Я потом пересказал этот разговор Игорьку.

– Это не окружности, друг мой, это сферы, – ответил наш интеллектуал. Поэтому фигура их пересечения еще сложнее. Гораздо, гораздо сложнее, старина.

* * *

– Володя, – сказала Полина. – Этот жуткий топчан – просто стыд и позор. Пьеса Горького «На дне». Тебе нужен нормальный диван с ящиком для белья. Субботу посвящаем мебельным.

Я слабо застонал.

* * *

У Игорька потрясающая записная книжка – натуральная кожа, никель, гнездо для настоящей перьевой паркеровской ручки. Ивлевы. Старинный дворянский, да что там, графский род. Однако на этот раз наш мыслитель даже не открыл свой тисненый раритет.