Сингапурская история: из «третьего мира» - в «первый»

На следующее утро мы отправились в Яньань (Yenan), где находилась легендарная база 8-ой армии, и в лессовую пещеру, в которой учился Мао. В мемориальном музее, молодая женщина-гид, говорила с нами как рьяный евангелист и проповедник. Она говорила о Мао с религиозным чувством, будто бы он был Богом, а Чжоу Эньлай и другие «бессмертные» участники «Великого похода» — его архангелами. Под стеклом было помещено чучело небольшой белой лошади, на которой Чжоу Эньлай проделал часть пути во время «Великого похода». Речь гида была настолько навязчивой, что Чу и Линь вышли из зала, предоставив мне изображать интерес и давать вежливые ответы.

Мы провели ночь в Яньчане (Yangchialing) — самом большом городе поблизости от Яньани. От председателя революционного комитета префектуры мы вновь услышали неизбежные обвинения в адрес «капиталистического попутчика». Мы вернулись на самолете в Сиань и остановились в просторном комплексе, предназначенном для приема гостей, в котором мне выделили апартаменты с огромной ванной и гардеробной комнатами. Мне сказали, что они были построены специально для Председателя Мао. Проживание в этих шикарных пансионах было привилегией пекинских и провинциальных руководителей.

Затем мы полетели в Шанхай (Shanghai), где нас снова приветствовали танцующие школьницы в цветастых одеждах, с бумажными флажками и цветами. За ужином молодой председатель муниципального ревкома Шанхая выступил со страстным осуждением «коммунистического попутчика». Мы узнали, что среди всех городов и провинций Китая Шанхай был наиболее левацки настроенным. Город являлся базой радикалов, группировавшихся вокруг жены Мао Цзян Цин (Jiang Qing) и «банды четырех», члены которой вскоре после смерти Мао были арестованы и посажены в тюрьму.

К моменту завершения турне по провинциям между китайскими официальными лицами и членами моей делегации, говорившими по-китайски, возникли своего рода дружеские отношения. Они подшучивали друг над другом, помогая один другому за столом, с иронией произнося один из лозунгов Мао: «Полагаться на себя, помогать самим себе», — (zi li geng sheng), что означало — «помогать мне не нужно, я возьму блюдо самостоятельно». Лед между ними таял. За вымуштрованной, дисциплинированной внешностью коммунистических кадровых работников скрывались живые люди, которым нравились хорошее вино и пища, которыми они могли наслаждаться только во время визитов официальных делегаций.

Во время последнего ужина в ревкоме провинции Гуандун (Guangdong) и муниципальном ревкоме Гуанчжоу (Guangzhou) (Кантон) судьба сжалилась над нами: была произнесена лишь одна речь и высказано лишь одно, последнее осуждение в адрес «капиталистического попутчика», да и то абсолютно без всякой страстности и убежденности.

На следующее утро нам устроили красочные проводы на железнодорожном вокзале Кантона перед посадкой в специальный поезд, идущий в Шенчжень (Shenzhen). Теперь уже в последний раз сотни школьниц, подпрыгивая на месте и размахивая бумажными флажками и цветами, нараспев проскандировали слова прощания. Меня интересовало, как они могли отрывать школьников от занятий ради этой показухи. Через два часа мы прибыли в Лo By. Пересекая границу с Китаем, мы почувствовали облегчение, что скандирования и лозунги остались позади.

Мы все стремились увидеть этот новый, загадочный Китай. Для этнических китайцев, живших в Юго-Восточной Азии, он обладал мистическим притяжением земли предков. Китайцы одевали своих детей в лучшие одежды для участия в церемониях встреч и проводов в аэропортах, на вокзалах, в детских садах и других местах, которые мы посещали. Они надевали эти цветные платьица, свитера и курточки только в особых случаях, тщательно сохраняя их в гардеробах до следующего раза. Основная масса китайцев была одета в грубые, темно-синие или темно-серые, плохо подогнанные и одинаковые для мужчин и женщин жакеты в стиле Мао. Тогда мы еще не знали, что это были последние месяцы правления Мао. Он умер через четыре месяца, в сентябре того же года, после землетрясения в городе Таншан (Tangshan). Позднее, я радовался тому, что мне удалось лично увидеть Китай до того, как Дэн Сяопин начал проводить реформы, самому увидеть это насильственно насаждаемое однообразие в речах и одеждах, самому услышать эту отупляющую пропаганду.

Все, с кем мы встречались и говорили, давали одни и те же ответы на наши вопросы. В Пекинском университете я спросил студентов, что они собирались делать после выпуска. Ответы были стандартными: «Я буду делать то, что решит партия, чтобы принести наибольшую пользу народу». Было тревожно слышать, как молодые люди с высокоразвитым интеллектом отвечали, подобно попугаям. Ответы были политически корректными, но не искренними.