Сингулярность

– Эх, дорогой мой, не понимаешь ты всей романтики чтения! – воскликнул дядюшка вдохновленно и принялся жестикулировать, будто поэт на сцене: – Как же это прекрасно, достаешь из кармана карманный компьютер… Как звучит, а? Заходишь в меню, гуляешь по библиотеке, выискивая нужный файл книги, открываешь его. И начинаешь читать, прочитал дисплей – нажал на джойстик, читаешь следующий дисплей. А джойстик так тихонько щелкает под пальцем! Ах, эти знакомые с детства ощущения… Это просто великолепно, это романтика, дорогой мой… А запах, а запах? Читаешь про хвойный лес, карманный компьютер испускает запах хвойного леса, даже можно услышать, как птички поют… Ну разве не прекрасно? А ты со своим бездушным передатчиком, преобразователем, импульсами… фи… Души в нем нет, ты понимаешь? Души!

Я уже не слушал его, незаметно нажал на пуск и продолжил чтение. Как раз сейчас отважный химик Баяхметов должен провести важнейший эксперимент. Изобретение нового реактива может спасти жизнь его жене и попутно поможет получить Нобелевскую премию!

А дядюшка Стратар? А что дядюшка Стратар, пускай читает с допотопного смартфона. Может, некоторые и думают, что у меня подростковый максимализм, да я и сам, проанализировав свои слова и поступки, пришел к такому выводу… Но вот у дядюшки Стратара точно старческий маразм. Пора бы уже, ему скоро триста стукнет!

Ну ладно, двадцать пять.

Михаил Уткин Новая эвтаназия

Боль. Эта адская боль. Нет, даже не боль, это раскаленная звезда пульсирует лучами ядовитых игл. Они растут… Становятся больше. Увеличиваются! И я знаю – это метастазы, пронзающие мозг. Мой мозг. Меня. В зеленом полумраке палаты на обширной мягкой кровати лежит человек. Шар головы без бровей. Лихорадочно поблескивают глаза. Тонкие высохшие руки судорожно теребят серое покрывало.

– Серый, че там докторишки тебе наплели? Говорят, свихнулся Старуй, гниль наглушняк мозги прожрала? Ничо не говори, у тебя на роже все написано! Да, все правильно, почти… Я с тобой-то сейчас могу тереть, потому что морфин вкололи. Морфин! Мне! Ты знаешь, как я к наркоте любой отношусь, и сейчас тоже, но вынудил клешнятый, падла.

– Серый, ты помнишь, как болят зубы? Так вот, эту боль можно терпеть, но еще угнетает знание, что зуб гниет, разлагается и дальше будет лишь хуже. Так вот, рак – это такой зуб, умноженный на сто, нет – тысячу! Неоперабельный!

– Серый, ты помнишь, как я смеялся, «что хотел бы сдохнуть на бабе». Так вот, смешочки к черту. Видишь, башка облезла, брови, и сам я весь облез, как лишаястый шакал. А с бабами тоже, слышь, все. Аут, я в пролете. Химиотерапия, слыхал про такую дрянь? Толку от нее не получилось, но вдарила неслабо.

– Слышь, Серый, меня уже два раза врачишки ловили. Не дают убиться. Видишь, в мягкой палате с непробиваемым стеклом. Просил сделать передоз, так верещат – эвтаназия запрещена!.. Привязали волка на цепь и в конуре сдохнуть заставляют! Ну ты в курсе, объявили меня недееспособным, мол, не соображает придурок гнилой, что счеты с жизнью нельзя сводить. Лишь бы все по закону было! Слышь, учудили! Я жить по закону не жил, а сдохнуть заставляют по закону! А вот черта с два! Хотел сначала, чтоб ты мне ствол пронес, но придумал лучше. Ты запоминай, пока я говорить еще могу, – лежащий прервался, глубоко вздохнул и, стараясь говорить четко, заявил: – Слушай, хочу сдохнуть, как та крыса, что на педальку нажимала! Не дергайся, не брежу пока, придурок! В мозгах у всех скотов животных зоны удовольствия есть, да-да и у людей, конечно, они че, хуже, что ли?! Было дело, врачишки одному крысюку вшили электрод, соединили проводом с педалькой и научили нажимать. Так тот крысюк забыл о сне, еде и крысах, только жал и жал на эту педальку, пока не сдох. Так вот и я хочу помереть от кайфа, а не от боли! Ты понял?! Пока адвокатишки да правозащитнички еще не дотумкали, прокатит такая эвтаназия. Сделай все как надо, бабло подсыпь кому нужно. Я в жисть никого ни о чем не просил, тебя прошу первый раз. Нажми как следует на этих халатников. Ладно, контакт заканчивается… Уходи… Не хочу, чтоб ты видел… Уходи говорю!!!

Серый пробкой выскочил из палаты, едва не сбив с ног лечащего врача. Из-за двери раздался сдавленный стон, переходящий в страшный нечеловеческий рев. Доктор мигом надел сочувствующе-печальную маску.

– Ну вы видели… – и отшатнулся от перекошенной физиономии Серого.

Он рысью метнулся вперед, схватил за грудки. Зашипел:

– Ты че, гад? Короче, слушай сюда…

– Никакой эвтаназии, – спокойно и категорично перебил доктор, словно и не обратил внимания на жест рассвирепевшего бандюка. – Я достаточно умен, чтобы дружить с законом, и не собираюсь пополнять собой тюрьму. Так что ни за какие деньги!