Синяя бабочка плетельщика судеб

— Ты же знаешь, я не делаю так, — покачал головой он. — Обман — удел слабых людей, не способных самостоятельно завербовать себе сторонников. Предпочитаю честный обмен, услуга за услугу, смерть за предательство. Но… Я просто боюсь сглазить.

— Что? — мне показалось, что я ослышался.

— Не ослышался. Я боюсь сглазить.

Я посмотрел на потолок и досчитал до десяти. Хотелось завопить, что это антинаучная хрень и нечего морочить мне мозги. В Вээртоге я уже достаточно насмотрелся на все эти амулеты удачи и полную зависимость от примет, и уж совершенно точно не ожидал такого же подхода от цивилизованного донельзя Гуахаро.

— Это не варварство, — тихо произнёс он, длинным пальцем надавив мне на подбородок, заставляя смотреть мне в глаза. — Это и есть самая древняя, могущественнейшая и доступная каждому магия. Все эти фокусы, которые преподают в Академии магии — детский лепет, по сравнению с этим. Файерболы, исцеление, даже возможность сжечь одним движением целый город меркнет перед возможностью менять мир своим желанием, чувствовать, как он плавится в твоих руках, как медленно, совсем незаметно, из каких-то мелочей, встраивается идеальная картина. Представь, ты сильно разозлился на кого-то, а на следующий день он упал с лестницы и сломал шею.

Я сглотнул, заворожённо глядя в пустые чёрные глаза. Даже об алхимии он не вещал с таким вдохновением.

— Монетка с одинаковой вероятностью может выпасть и орлом, и решкой, но твоё желание изменяет эти вероятности, делая одну из них более возможной. Конечно, от этого монетка не зависнет в воздухе, но повлиять на неё можно без всякого телекинеза, одним желанием. И этим владеют все разумные существа, только не ведают об этом, не хотят знать. Потому что это страшно, чувствовать, как мир плавится под твоими ладонями. Кто-то, кто не боится этой силы, может управлять всем. Таких существ называют плетельщиками судеб. Они… Мы сплетаем кружево вероятности в единую, нужную нам картину.

— Значит тогда, у инквизиторов…

— Нет. Я не знал об этой вероятности, поэтому не мог на неё повлиять. Я запретил себе вмешиваться в твою судьбу, поэтому я не хочу знать с кем и как ты сейчас едешь. Поэтому я не хочу говорить тебе сейчас, не будучи полностью уверенным, что ты согласишься. Кружево складывается слишком ненадёжно и, если с твоей стороны возникнет хоть малейшее сомнение, то всё пойдёт насмарку.

— Э-э-э… Ты бы не мог пялиться на меня чуть менее пристально? — робко попросил я.

— Не могу. Я вообще не пялюсь. Я слеп.

— Что, серьёзно?

— Да. Слепая судьба, может слышал?

— Е*ть-копать… — только и смог проговорить я.

То есть, он не просто знаком с богами, он сам один из них. Впрочем, про Судьбу было как раз известно меньше всех, да оно и не удивительно: кто бы мог подумать, что это не она, а он, и что он сидит во вполне материальном замке и жрёт творог с чесноком.

— Не верю, — наконец вынес вердикт я.

— Во что? Что я слеп? Да ну, ты сам это давно уже заметил, просто никак не мог подобрать нужное слово к этому явлению.

— Нет, я говорю о… — возразил я, но замолчал на полуслове. И в самом деле, чего это я? Все эти намёки могут означать ещё кучу совершенно иных вещей. — Неважно. Так какова цель твоего визита?

Гуахаро мгновенно отвёл взгляд, пялясь куда-то на дверь. Словно девица невинная, ей-богу.

Так… Раньше за ним таких повадок не водилось. Все эмоции были едва видны, различимые только по почти незаметным микровыражениям, а тут такое… Кроме того, он только что признался, что слеп, зачем ему тогда прятать глаза?

— Потому что в них всё равно можно прочитать правду, — ответил он на незаданный вопрос. — Ох… Кажется, я стесняюсь. И чего? Признаться. Ну поднимешь меня на смех, делов-то… В общем, я соскучился.

Глаза второй раз за день пригрозили вылезти из орбит. Не, всё-таки Хар счёт по количеству удивлений ведёт с большим отрывом.

— Ты чего замолчал? Я тебе, можно сказать, выложил всё на духу, а ты молчишь!

— Эм… — начал я. — Я перевариваю. Не каждый день мне в таком признаются классические мизантропы, склонные к периодическим геноцидам.

— Мор… — покачал головой он с почти отеческой заботой, моментально постарев в моём восприятии лет на тридцать. — Как ты думаешь, сколько людей говорят со мной без страха, злобы или пресмыкательства? Сколько спокойно, с полным на то правом, спорят и слушают, не пытаясь доказать своё величие? Без корысти, просто потому что нравится процесс? Вот именно.

Эм… Я, конечно, подозревал, что он весьма одинок, но чтоб то такой степени, чтоб скучать по моей наглой роже…

— Ты своими признаниями меня скоро до инфаркта доведёшь, — неловко пошутил я.

Серьёзно, я не понимал, что с ним делать после таких признаний. С девками — понятно, валить и трахать. С друзьями — тоже, выпить по кувшину вина и сходить вместе набить кому-нибудь морду. Но какого чёрта делать с существом, который своё тело использует только в качестве метода коммуникации, я не знал.