— Вы оставили машину у гравийного карьера и бродили целых четыре часа; начался дождь, и полчаса вы просидели на пне, господин доктор Шаад, вы не были поражены, но промокли до нитки и все еще ни о чем не могли думать. Это верно?
— Да.
— Ютта сдержала свое слово.
— Я ценю ее откровенность.
— Вы это уже говорили.
— Если в наших с Юттой отношениях что-то изменится, она скажет мне об этом, — так она обещала.
— Вас знобит, господин Шаад...
— Я ценю Ютту.
— Тем не менее вы простудитесь, господин Шаад, вы все еще сидите на этом пне, он мокрый, а вы без пальто и без кепки и надеетесь, что Ютта проснулась и кинулась вас искать. Это верно?
— Это верно.
— Почему вы не продолжали свою прогулку?
Чего я в прошлом году не видел, сидя в тюрьме: зазеленевших кустов, пашни в комьях земли, черных, как корочка шпика. Пастбища у ручья еще красноваты. Трактор отбрасывает черные комочки земли на дорогу, и пахнет навозом. Я стараюсь избегать лесовозных дорог. В воздухе прогрохотал реактивный истребитель. Я знаю, где я нахожусь. Вдали синеют горы. Фруктовые деревья еще голы, леса прозрачны, сквозь обнаженные ветви видно небо, а между стволами иной раз блеснет озеро, не голубое, но светло-серое, точно цинковое. На опушке елового леса в тени еще лежит пятнами снег, воздух теплый, вот и первая бабочка...
— Когда вы похоронили свою мать?
— Шесть лет назад.
— С тех пор вы в Рацвиле не бывали?
Нет.
— Вы понимаете, почему я спрашиваю вас об этом?
— Нет.
— Вам пятьдесят пять, господин доктор, и вы не можете сослаться на старческую забывчивость. Не странно ли, что вы все забыли? Во время первого допроса вы утверждали, что никогда не видели креста, который как-то хотели использовать в качестве аварийного знака.
— Я беру обратно свои показания...
— И вдруг теперь, шесть лет спустя, вы вспоминаете: этот самый крест, который никак не подходил в качестве аварийного знака, именно этот вычурный крест находится на церковном куполе в Рацвиле, где похоронена ваша почтенная матушка.
— Мне только сейчас это пришло в голову.
— Вы этого не забыли, господин доктор Шаад, вы это просто вытеснили из памяти. Как и многое другое. И вдруг теперь, пока вы бродили по окрестностям, вам понадобилось отказаться от своих прежних показаний.
— Ничего не поделаешь.
— Вас это не пугает?
— Нет.
— А не может ли случиться так, господин доктор
Шаад, что вдруг, например чистя зубы, вы вспомните, где на самом деле были в ту субботу после обеда, когда Розалинда Ц. была задушена с помощью женского гигиенического пакета и вашего синего галстука, и вспомните, что преступник — именно вы?
Помочь могли бы занятия греблей.
Моя лодка лежит на берегу у здания клуба.
Я думаю, они ждут моего выхода.
— Вы, следовательно, знаете обвиняемого?
— Как яхтсмена.
— Что вы можете сказать о его характере?
— Должен заметить, что Феликс Шаад всегда был очень корректным яхтсменом. Общественными делами клуба он, правда, занимался мало: у врача не так уж много времени... Конечно, мы не знали того, что узнали сейчас, что было напечатано в газете, но я хотел бы только сказать, что эта Розалинда Ц. никогда не бывала в нашем клубе. В этом можно убедиться по книге посетителей...
Я не знаю, каким образом ее альбом оказался среди моих старых папок с историями болезни. Альбом с переплетом из синей искусственной кожи. Подписи под фотографиями сделаны ее рукой:
Улыбающаяся жертва:
— Вы Розалинда Ц.?
— Да.
— Ваша профессия — терапевт?
Улыбающаяся жертва.
— Вы знаете, кто вас задушил?
Улыбающаяся жертва.
— Кого вы, фрау Цогг, видели в своей жизни последним?
— ...
— Это был господин доктор Шаад?
— ...