Синяя кровь

Кабо, встретивший ее на Белорусском вокзале, прослезился. Он совершенно облысел и стал как будто ниже. В такси он молчал, беспрестанно вытирая глаза огромным носовым платком. А дома сказал, что Фиму посадили, что она в лагере где-то в Казахстане, под Экибастузом, и он, Кабо, наверное, скоро умрет, потому что и сердце сдает, и бессонница замучила, и Фимы нету, и вообще вокруг слишком много голубого и зеленого, а он любит красное и желтое…

– Ты стала дамой, – вдруг спохватился он. – Прекрасной дамой. Фигура, взгляд… – Прижался к Иде, всхлипнул. – Прекрасная дама…

Через два дня Ида встретилась с Преображенским – одноруким бритоголовым чиновником, которому поручили ее дело. Он так и сказал: «Ваше дело рассмотрено», как будто речь шла о деле уголовном.

– Ставлю вас в известность, – сказал он, – что ввиду отсутствия свободных вакансий предложить вам работу в столичных театрах не представляется возможности. Вам рекомендовано отправиться по месту жительства, в Чудов, и работать в местном театре.

– Но в Чудове нет театра. Не было никогда и сейчас нет.

Преображенский холодно проговорил:

– Так создайте там театр, Ида Александровна. Мы выиграли величайшую войну в истории человечества – неужели нам не под силу создать театр в Чудове? Советские люди доказали, что им все по плечу. В своих письмах вы утверждали, что остались советским человеком. Вот и докажите это. – Он встал. – А возвращаться в Москву вам не рекомендовано.

Проводил Иду до двери.

– Вы, Ида Александровна, напоминаете мне ту птичку, которая лето красное пропела, прогуляла, протанцевала, а потом вернулась домой и требует хлеба с маслом…

– Стрекоза, – сказала Ида.

– Что стрекоза?

– Не птичка, а стрекоза. У Крылова в басне – стрекоза.

Преображенский с каменным лицом распахнул перед нею дверь.

Когда она рассказала Кабо об этом разговоре, тот вздохнул.

– Таиров остался без театра, Акимов ничего не ставит, с Завадским разговаривать бесполезно… да и Райзман вряд ли поможет – он Сталинские премии коллекционирует, ему не до того… а Фима – Фимы нету…

– Значит, в Чудов…

– Это ненадолго, Ида, – Кабо понизил голос. – Это не может быть надолго. Он не протянет долго… год, два, ну три… не может быть, чтобы все оставалось так, как сейчас… все изменится, Ида, обязательно изменится… матушка-то твоя жива? С матушкой повидаешься… а там Бог даст… даст, Ида, обязательно даст…

Спустя неделю она уехала в Чудов.

Кабо расстарался – раздобыл грузовик: багаж Иды в такси не умещался.

14

Весной 1948 года жизнь Чудова вдруг изменилась.

Ранним апрельским утром Коля Вдовушкин вышел на площадь и услышал странный шум, доносившийся со стороны Французского моста. Постукивая костылями, Коля спустился к озеру, присел на бревно, закурил. Самокрутки он делал про запас и хранил в шапке. В такую погоду – было холодно и туманно – у него разбаливалась израненная нога и мучили головные боли, последствие контузии.

Грохоча тележкой, к нему подъехал безногий инвалид Благородный Степан. На груди у него в два ряда висели медали, а через плечо – маленькая гармошка. Значит, понял Коля, Степан собрался на промысел – в Москву, просить подаяние. Ему предстояло докатиться на своей тележке до Кандаурова, а оттуда на попутной машине или в телеге – до какого-нибудь столичного вокзала. Он промышлял в пригородных поездах, зычным голосом восклицая: «Благородные граждане, подайте солдату, проливавшему кровь за Отечество!» И пел про синий платочек, звеня начищенными медалями и роняя слезы на меха гармони. Люди подавали – кто хлебом, кто вареными яйцами, кто деньгами, а некоторые подносили Степану стаканчик. Через неделю-другую он возвращался домой – заросший щетиной, измученный запорами, с деньгами, спрятанными в заднице. Дома его ждала жена, беременная третьим ребенком.

Благородный Степан был глух и не мог слышать странного шума, приближавшегося к Чудову. А у Вдовушкина от этого звука усиливалась головная боль. Ему хотелось лечь на землю, вжаться в грязь, зажмуриться, исчезнуть, лишь бы не слышать этого слитного шороха, который с каждой минутой становился все громче.

Безногий поправил гармошку, перекрестился и, с силой оттолкнувшись, двинулся к мосту. Он отталкивался от земли чурками-утюжками, к которым были прибиты ручки, обмотанные бинтом. Деревянный настил моста грохотал и пощелкивал под колесами тележки. Степан наклонялся вперед, отталкивался, вскидывал плечи, снова опускал утюжки на доски настила… глухой стук, скрежет колес, стук, скрежет, пощелкивание…