Синяя папка. Сережка. Давным давно была война... (СИ)

- Да поймите вы! Нет у нас мальчика по имени Толя. У нас всего три подростка: Миша, Алеша и вот – Сережа. – один из врачей объяснял плачущей женщине, при этом показал на проходящего мимо Серого.

А у Сережки в голове вспыхнули слова из записки, что он хранил в тумбочке: «Толя Курышов»!!!

Серый остановился, как будто наскочил на стенку:

-Как Вы сказали? Толя? А фамилия как?

-Курышов… - женщина вытерла платочком слезы. – Я его на каникулы в Сталинград отправила, к сестре своей… Кто ж знал, что немец туда придет?

-А у него какие-то приметы есть? – задал вопрос Серый.

-Какие приметы? – не поняла женщина.

-Ну, особенности… Родинки, нос картошкой…

Женщина всплеснула руками и прикрыла пальцами правой руки рот, помолчала пару секунд, думая:

-Есть! Есть примета! Брат ему на руке наколку сделал «Толя»! Ох, и выдрала я их хворостиной обоих!

-Постойте – ка, у Алешки такая татуировка на руке. Он сказал, что это память о брате.

Они втроем пошли в палату, где лежал мальчик.

Женщина сперва не узнала в забинтованном мальчике сына, потом взяла за руки и, увидев на руке неровные буквы «Толя», заплакала, запричитала:

-Толечка… Живой, нашла я тебя, сыночек!

Мальчика открыл глаза, посмотрел на женщину и спросил:

-Тетенька, а вы кто?

-Толечка! Ты что? Это я, мамка твоя!

-Мамка… - мальчишка немного помолчал, пытаясь что-то вспомнить. – Тетенька, я – Алеша, я не Толя.

-Давайте выйдем из палаты в коридор! – врач приобнял женщину и стал выводить ее из палаты. Сережка в шоке двинулся за ними.

-Как же так! -рыдала женщина. – Он меня не узнает… Но ведь есть метка на руке… Это его метка – «Толя»! Во и записка, что мальчик принес записку, там написано, что Толя Курышов…

Мама Толи посмотрела на Сережку, который только что принес ей записку Якова Павлова, в честь которого назовут один из легендарных пунктов защиты Сталинграда.

-Послушайте меня. – Врач взял женщину руками за плечи. – Успокойтесь. Такое бывает при ранениях головы – амнезия. Это проходит. Нужно время – память восстановится…

Главврач, при наличии записки и татуировки согласился отдать «Алешу», который Толя его маме для дальнейшего лечения…

В этом госпитале к Сережке приклеилось новое прозвище, правда, не очень отличающиеся от прошлого: был «Сергей – Стреляный воробей», а теперь стал «Пострел» или «Постреленок» (нечто среднее между «пострелом» и «орленком»).

Сережка теперь был в палате выздоравливающих. Главврач так еще и не решил, что с ним делать: отправлять в детдом или оставить при госпитале – он же совсем один, сирота, хоть мальчишка и настаивал, чтоб его отправили обратно в 154 морбригаду, к «своим»… Ему пришло письмо из разведроты, даже «похоронку» прислали, только не было у Сереги тех же чувств, которые были к капитану (майору) Смирнову, «Медведю» Ивану Овчаренко, другим разведчикам В/Ч 01509…

-«Постреленок»… - попросил однажды Саша, старший лейтенант, танкист потерявший зрение. –Спой что-нибудь, муторно на душе.

-Да что спеть-то? - удивился Серый. – Да и не пою я… Не умею.

-Сережа, спой, прошу… муторно мне… ты сможешь. Я знаю.

-Может, Иваныча с гармонью позвать, он сыграет и полегчает? – предложил молоденький лейтенантик Федор. Они все в палате звали друг друга по имени. Какие отчества? Какие звания? Все молодые, нет и 25 лет… 2 месяца бок о бок…

- Сходи, Серенький, позови. Он сыграет. А ты споешь.

Сережка сходил, позвал. Пришел Иваныч, сержант с Донбасса, лет под 40, с гармонью:

-Ну хлопцы, что сыграть? «Темную ночь»? «Платочек»?

-Иваныч, - попросил слепой танкист. – Что Сережка попросит, то и сыграй, а он споет.

-Так что играть-то? – Иваныч спросил Серегу.

Серега смотрел на танкиста и в голове крутилось: «Что сын их больше не вернется и не приедет погостить…» и слова еще одной песни, которую как-то слышал…

-Иваныч, а ты знаешь песню про коногона с пробитой головой?

-Кто ж ее на Донбассе не знает? – он сыграл несколько аккордов. –Она? А ты ее откуда знаешь?

-Она, - согласился Серый. -Только чуть медленнее давай, хорошо?

-Хозяин – барин! – хмыкнул Иваныч. Не спеша зазвучала мелодия…

Серый закрыл глаза и хрипловато начал петь, потеряв связь с пространством и временем… Слова складывались в строки сами собой:

Ле-те-ла с фрон-та по-хо-ро-о-он-ка

На мо-ло-до-го па-рень-ка,

А он жи-во-о-ой ле-жал в во-ро-он-ке…

О-скол-ком ра-не-ный по-ка.

Пробита грудь была осколком

И кровь струилась на песок,

А он мечтал, всего лишь только

Как бы товарищам помог

И грохотали мимо танки…

Чужая речь… а он живой,

И вспоминал отца и мамку,

И автомат сжимал рукой.

Нет, он не плакал, улыбался,

И вспоминал родимый дом,

И пересилив боль поднялся,

И, автомат поднял с трудом,

И в перекошенные лица

Из ППШ хлестнул свинец,

Приблизив этим на минуту

Войны, распроклятой, конец.

Летела с фронта похоронка,

Стучалась в дом к бойцу беда

Но в медсанбат попал мальчонка

Друзья спасли его тогда.

Сережка открыл глаза, Иваныч на автомате продолжал играть, на кроватях в палате сидели и стояли, стояли в коридоре бойцы и медсестры… Женщины промакивали платками слезы, кто-то из мужчин тоже вытирал мокрые глаза…

Больше Сережка не пел…

На следующий день к нему подошел один из раненых: