Синяя жидкость

- Утвердили, утвердили, - радостно затараторил он. - Почти один к одному прошло. Так, мелкие добавления внесли. Правда, никто не знает, что от нее останется: теперь ведь новое планирование будет, от предприятий, но пока у нас все по-старому. И в отделе все по-старому, только Иван Афиногенович ушел на пенсию.

Этого не следовало говорить. Женя двинула его кулаком под ребра, но было поздно.

- Иван Афиногенович?! - изумился я. - Чего это он вдруг? А-а, понимаю, понимаю… Испугался старик. Как же так, ручался за мою порядочность следственным работникам - и на тебе!

- Ну что вы, что вы, Юрий Дмитриевич, совсем не так, заговорила Женя, через силу улыбаясь. - Знаете, что он сказал, прощаясь? Ну, выпили, конечно, за закрытыми дверьми, как полагается, старик раскраснелся и выдал речь. Если уж, говорит, такие люди, как товарищ Корнев, вынуждены прибегать к подобным мерам, значит, я так ничего и не понял в этом мире. И просил передать, что, несмотря ни на что, по-прежнему глубоко уважает вас. Честное слово!

- Спасибо! - Я проглотил горячий комок. - Женя не лгала, а значит… Значит, все было не напрасно.

- Юрий Дмитриевич! - Женя придвинулась вплотную к стеклу. - Мы никогда не забудем, что вы для нас сделали. Будем посылать вам посылки. Мы и сейчас принесли кое-что: теплые вещи, покушать… А когда вернетесь, обязательно к нам. В лепешку расшибемся, а поможем.

- Спасибо, Женечка! - Я весь обмяк, так был растроган. Только боюсь, вам тогда будет не до меня: детишки пойдут один за одним…

Ого, как она покраснела! Угадал, честное слово, угадал: наверняка начало положено.

Когда меня уводили, они махали руками, как на вокзале. А я шел в камеру и улыбался. Не так, как улыбаются в тюрьме: с угрозой или наоборот, рабски, льстиво - я улыбался, как человек, выбравшийся к заре из подземелья. Жизнь идет! Жизнь идет, расшвыривая все наносное, устаревшее, отжившее, ненужные условности, искусственно привитые взгляды, смешную допотопную мораль - и к убийце приходят с благодарностью, честные люди к честному человеку. Век обгоняет время, нервный век, интересный век, самый интересный для будущих историков. Век, который стал водоразделом для человечества, создал новую породу людей, и кто знает, не от него ли потомки начнут вести летосчисление…

Почему-то эта мысль о потомках и будущих историках гвоздем засела в голове, и я не сразу уяснил смысл слов, летевших из динамиков, установленных через равные промежутки в коридоре.

«Ряд министров, стремясь сохранить ключевые позиции в своих отраслях, вступили на неверный путь организованной оппозиции перестройке. В связи с этим принято решение о коренном изменении структуры управления народным хозяйством…»

Меня вели по коридору, и слова летели навстречу, нарастая, как каменная лавина. И затихали за моей спиной обессиленные, отдав страшную информацию. А навстречу уже летела другая лавина, еще более грозная.

«…Учитывая тяжесть содеянного, к уголовной ответственности привлекаются бывшие министры, другие руководители различных рангов…»

Среди прочих фамилий была названа и фамилия Теребенько.

И наконец последний лавинный залп.

«…В связи с тем, что организатор и руководитель оппозиции, бывший начальник всесоюзного производственного объединения Гудимов умер, уголовное дело в отношении него прекратить».

Черт побери, так зачем же я… Дурак, куда ты полез. Тоже мне, защитник перестройки! Помог Гудимову уйти от процесса… Но странное дело: ругая себя, я ничуть не жалел о содеянном.

А через несколько дней меня вызвали вновь. Пришла Таня. Вот когда я испугался, даже коленки затряслись.

- Здравствуй, - сказала она и замолчала. Я тоже молчал, не зная, что сказать женщине, мужа которой я убил.

- Как тебя здесь кормят? - спросила она наконец.

Я пожал плечами. Дамский вопрос! Как кормят в тюрьме…

- Пирожные ему здесь дают и какаву с молоком, - захихикал дежурный надзиратель Ерофеич, поганый старик, считавший заключенных врагами народа, из-за которых мы никак не можем прийти к светлому будущему. Зэки платили ему дикой злобой.

- Заткнись, легавый! - заорал я, легко переходя на блатной жаргон. - Твое дело следить, чтобы мне бомбу не передали, а в разговоры не суйся.

- Но, но, ты посмирнее, убивец, а то враз свиданки лишу, - ощерился он.

- Оставь его, - взмолилась Таня, - и так времени мало. Мне устроили прекрасного адвоката, из тех, к кому очередь. Он уверяет, что больше восьми лет не дадут. Это уж при очень сильном давлении на судью. А так, может, и на шесть удастся вытянуть: явка с повинной и смягчающие обстоятельства. Оказывается, Гудимов был…

- Знаю. Я слушал радио.

- Я тоже пойду свидетельницей, - помолчав, сказала она.

- Зачем? Ты еще зачем?

- Так надо. - Она упрямо сдвинула брови. - Обязательно пиши мне оттуда. Слышишь?

- Восемь лет! - Я впервые осознал эту пропасть, перерезавшую мою жизнь. - Мне будет сорок четыре.

- А мне сорок три, - с вызовом сказала она. - Старуха, да?

- Ты же знаешь… - в смятении пробормотал я.