Синие берега

С подветренной, не видной ей, стороны доносился приглушенный говор. Она остановилась, прислушалась. Нет, не немцы. Тоже, наверное, какие-то путники спрятались от дождя. Мария уже измокла, струи дождя секли лицо, стекали по платку за шею, на грудь, на спину. Она чуть высунула голову, увидела: под высоким деревянным козырьком мельницы, накрывшись плащ-палаткой, сидели двое. Они сразу сбросили с себя плащ-палатку, услышав шаги Марии.

- Откуда взялась? - вскинул на нее встревоженные глаза человек, возраст которого было не определить. Лицо мертвенное, пергаментное. Впечатление это усиливалось еще тем, что было оно худое, лишенное растительности. Поверх военной гимнастерки натянута крестьянская рубаха. Откуда взялась, говорю? - повторил хмуро. Он успокаивался.

- А из той вон деревни, - осевшим голосом отозвалась Мария, показывая, откуда шла, и видно было, как рука дрожала.

- Из какой это, из той вон? Забыла?

- Не забыла. - Мария собралась с духом. Она не знала, как называлась деревня, из которой ушла, и сказала: - Из Белых ключей.

- Да будет тебе, - тронул второй, со свежим шрамом во всю щеку, плечо того, с пергаментным лицом. - Что даст название? - Он снова накинул на себя и на него плащ-палатку. - Садись и ты под брезентовую крышу, миролюбиво посмотрел на Марию.

Она села. Дождь тупо стучал по плащ-палатке, она набухла, вода просачивалась на головы.

- Чего у тебя там, в корзинке? - поинтересовался тот, с пергаментным лицом, кивнув на плетенку, тяжело висевшую на локте Марии. Он весь пропах табаком, и еще пахло от него водкой.

- Еда. - Мария поставила плетенку на поднятые колени. - Хотите?

Он не ответил, сунул руку в плетенку, вытащил душистую паляницу, разломил, половину взял себе, другую - отдал второму, снова полез, достал вареную курицу, тоже разодрал на две части.

- Рубай, - сказал товарищу. Он уже вгрызся в хлебную краюху, рвал зубами куриную ножку. Глаза округлились. Он чавкал громко и самозабвенно.

- Возьми, девушка. - Тот, со шрамом на щеке, протянул ей кусок хлеба. - Голодна?

Мария взяла, тоже стала есть.

- А еще в корзинке что? - Человек с пергаментным лицом снова пошарил в плетенке. - Яйца. О! Ты, видать, здешняя? Найдешь чего жевать, уверенно произнес. - А нам - топать. - Хозяйственно перекладывал он яйца из плетенки в свои карманы.

- А куда - топать? - Мария ожидала, что скажет он. Она сообразила, перед нею окруженцы и, возможно, держат путь к линии фронта.

- Эк, любопытная. С нами, может, захотела? Не по доророге.

- Будет тебе, - кинул второй, со шрамом на щеке. - Далеко идем, девушка.

- Туда, где уже не стреляют, - не удержался человек с пергаментным лицом.

- Теперь везде стреляют. - Мария почувствовала, в ней поднималась злость.

- Нет. Не везде. Кое-где отстрелялись.

- Вон оно что! А вы, вроде, военные.

- Были.

- Как так? - Мария уже не боялась этих двух. "Дезертиры проклятые..." - подумала. - А вы тоже - "были"? - с усмешкой обратилась к тому, со шрамом на щеке.

- Да нет... военный... - Помолчал. - Пережду... у него... Он недальний. Освободят наши эту территорию... тогда...

- Много освобождать придется, - отрезал человек с пергаментным лицом. - Сил не хватит... - Слова свои подкреплял он суматошными жестами.

Мария поняла, не с нею объяснялся он, просто давал волю мыслям своим, хотел выговориться.

- А если хватит сил? Освободят если? Тогда вы как?..

- Тогда посмотрим.

- Посмотрите... Понятно, понятно... - неприязненно произнесла Мария и поднялась, ногой отшвырнула пустую плетенку. - У вас ничего нет за душой!..

- У меня за душой ровно столько, чтоб суметь просуществовать...

Мария уже не слышала, что еще говорил тот, с пергаментным лицом. Она спустилась со скользкого холма и, нетвердо переставляя ноги, двинулась в темноту. Наклонив голову, шла против ветра, под дождем. Шла долго, может быть час, может быть два, четыре...

Ветер, похоже, летел издалека, он нес с собой плотный запах леса, воды, болота, ночи, и утра тоже. Утро наступит скоро. Уже ведь поздно. Сколько ни внушала себе, что не нужно бояться темноты, не помогало. Казалось, на каждом шагу - немцы, полицаи, прикрывшись темнотой, они дожидаются ее, и она идет прямо им в руки. Ночью мысли всегда плохие. Ночью все трудное в душе всплывает наверх и сдавливает сердце.

"Я еще не научилась быть мужественной, Андрейка, - жаловалась ему, самой себе. - Еще всего боюсь. Темноты боюсь, леса, поля ночью, когда я там одна... Боязнь эта мешает мне двигаться дальше... куда ты хотел, чтоб я дошла. Помоги мне, Андрейка... я пропаду одна без тебя..."

Ночь медленно кончалась. Дождь продолжал лить. В темноте дождь был невиден. Теперь видно, что дождь белый, скорее серый. Перед тем как лечь на землю, капли проносились у самых глаз, и видно было, что они серые. И день занимался, серый, унылый.

Мария вытаскивала ноги из глубокой и вязкой грязи. Она почувствовала, что сможет сделать один только шаг, и все. И сделала. И припала к придорожному камню. И села. Дождь лил. С головы, с лица струи спадали на колени.