Синие берега

— Да, да, — скороговоркой откликнулся Андрей. — Оружие, боеприпасы смотри. И сестра пусть с тобой. Посмотрит санитарные сумки. Иди, Семен.

Валерик остался с Андреем. Полянцев тоже. Они сидели, примяв некошеную траву, а вокруг них трава колыхалась высокая, густая и уже жесткая.

То тут, то там громоздились грузовики с разбитыми кузовами, с выбитыми ветровыми стеклами, с сорванными дверцами, с поднятыми капотами, которые не успели опустить, и пулеметы валялись с изогнутыми стволами, ленты с одним-двумя патронами и цинки, видимо, брошенные второпях, и автоматы, диски, пустые, полные, винтовки с примкнутыми штыками, винтовки с расщепленными ложами и прикладами, стреляные гильзы с темными пороховыми ободками, и снарядные ящики и ящики из-под галет, каски, пробитые пулями и осколками, и окровавленные бинты, подпаленные шинели, шанцевый инструмент, котелки, баклаги, вещевые мешки, планшеты, резиновые трубки противогазов, словно короткие змеи, тянувшиеся в траве. «Лом боя», — пронеслось в голове Андрея.

Похоже, все здесь мертво. Птица не вскинет крылья, и солнце как бы и не взошло в небе, и ветер остановился, воздух остановился, и нечем стало дышать. И Андрей не дышал, минуту, две — казалось, никогда уже не сможет дышать.

У землянки под сосной Андрей замедлил шаг. На голову, за воротник сыпались рыжие хвоинки. Одна хвоинка упала на глаз и кольнула веко. Андрей смахнул хвоинку с глаза.

Он увидел комбата и испуганно отшатнулся. Комбат, долговязый, сухощавый, лежал, подогнув под себя ногу, словно пули — обе в грудь настигли его в ту минуту, когда собирался подняться с земли. Лицо ничего не выражало и потому, не напоминавшее комбата, показалось чужим. Жилка на виске — совсем спокойная, как шрамик, и выглядела теперь длиннее и не такой синей. Живыми были только часы на запястье: они шли, они еще шли и свидетельствовали, что убит комбат не так давно.

Мир, день и его свет уже не те, какими были минуту назад. Хотя и минуту назад было плохо, очень плохо.

Нет, не тогда, когда прикрывал он отход части, когда взрывал перед танками мост, не на реке под минометным и пулеметным огнем ждала его гибель. Самая большая опасность поджидала его тут, на левом берегу. Он усмехнулся, вспомнив: «Ничего худшего уже не будет… никогда… честное слово…» Вот оно, худшее…

Андрей смотрел, долго, долго смотрел на комбата, зная, что это он, комбат, он, он, и в то же время нетвердое сомнение немного успокаивало. Комбата Андрей представить себе убитым не мог. И потому был перед ним комбат настоящий, единственно возможный — живой. И не здесь, в сосняке, а там, на высоком берегу, где они прощались. Волосы цвета потемневшего серебра, водянистые с красными прожилками глаза, круто проступавшие складки на лбу, на щеках, в уголках рта, худая шея, которую свободно обводил белый целлулоидный подворотничок. Комбат садился на пень, жестом показывал Андрею: садись. И Андрей в самом деле присел, на траву, как и там, он прижмурил глаза, чтоб видеть лучше, дальше, многое… Они и вправду видели больше, чем когда были раскрыты. Он расстегнул воротник гимнастерки, и невольно вспомнилось, как это сделал комбат у землянки на круче.

«Мост, товарищ майор, взорвал, — мысленно заговорил Андрей. Он противился тому, что видел, не принимал в себя случившееся. Он никак не мог поверить, что перед ним уже не комбат. Он испытывал потребность хоть несколько минут думать о нем, как о живом. — Мост взорвал, приказание выполнил». И комбат ответил ему. «Ничего, старик, все это построим». — «Вы считаете, товарищ майор, что мертвые умеют строить? — Андрей в забытье серьезно продолжал разговор. — Их лишили крови, сердца, мускулов и всего остального, вот как Володю Яковлева, но оставили обязанность выстроить то, что они вынуждены были разрушить, когда были живыми?..» — «Ни хрена, еще попляшем, а?..» — пришли на ум слова комбата, которые уже слышал. «Попляшем, товарищ майор. — Вспомнил: у землянки на круче ничего этого он комбату не сказал. — Попляшем. Может быть. Наверное. Конечно. Конечно. Это сделают те, кому подготовим дорогу в Берлин. Попляшут же… попляшут!..»

Андрей говорил и не слышал себя. Потом сообразил, что говорит не о том, о чем нужно говорить.

Валерик встревоженно смотрел на Андрея, но ничем не выдавал своего присутствия. Он понимал: ротному тяжело.

На примятой траве возле пня белели мундштуки выкуренных папирос. «Как у той землянки на правом берегу». Андрей догадался, что здесь, на пне, сидел комбат, быть может, в последний раз. Он представил, как держался комбат, что делал, что приказывал, как погиб. Он мысленно рисовал картину боя, картина получалась, и себя видел он в этом бою, он тоже стрелял, бросал под танк гранаты…