Синие берега

— А тебя, Вано, не схватит мандраж, если подкрадешься поближе к домику? — сказал ему Семен на ухо.

— Меня, да?

— Тебя.

— Нет, товарищ политрук. Не схватит.

— Установи, высоко ли до окон. Разведай, по ту сторону домика что лес, поляна, лог?.. И все, что сможешь.

Вано выскользнул из кювета, пополз через шоссе.

Шоссе по-прежнему оставалось пустынным. Семен поднял голову: что-то хлопнуло у домика, хлопнуло так, что вся ночь задрожала. И тотчас вспыхнуло пятно карманного фонарика. Дверью, значит, кто-то хлопнул. Карманный фонарик, должно быть, спускался с крыльца. «Как там Вано?» тревожился Семен.

Семен не заметил, как Вано возвратился и вполз в кювет.

Он услышал его прерывистое дыхание.

— Ну? — нетерпеливо обернулся к Вано.

— Порядок, да? — перевел Вано дух. — И Сянский, этот, пустяковый, сможет бросить гранату в окно… Часовой — какой из себя? Черт его знает какой, да? — Он все еще трудно дышал. — Может, толстый, может, худой, в темноте, слушай, не определить. Но повыше Пиля будет. Сматываться, слушай, не прямо от домика, — лысое место, да? Взять наискосок метров двести, и в самый лес. Я из травы высмотрел, лазить, слушай, было плохо — шелестело, вай!.. У стены, справа от крыльца, мотоцикл. Когда фриц фонариком повел, я и увидел. — Он смолк. — Немчики пысать часто ходят. Раза четыре, пока торчал я там, выходили. Всё, да?

Всё так всё. Правда, неизвестно, сколько в домике немцев, как они вооружены и штаб ли это, случайная ли ночевка солдат?..

4

Они снова вдались в лес.

Домик дорожного мастера оставался правее. «Что там разместилось? ломал себе голову Андрей. — Странно, в охране один часовой. Еще не напуганы немцы, потому? Или ребята чего-то не высмотрели?» — размышлял он о сообщении Семена и Вано.

Лес становился плотнее и плотнее и вскоре так сгустился, что разделил всех. Какая-то птица вспорхнула с макушки дерева, кинулась вниз и, над головой Андрея, выправилась и ушла. «Птица не вверх взмыла, — вниз, значит, рядом плешина», — догадался он.

И верно, вышли на лесной луг, большой или малый, не видно. Но деревья отодвинулись. Здесь можно дожидаться Семена с группой, уходившей к домику дорожного мастера.

— Ну, Андрей?

— Давай, Семен. Через час-полтора начнет светать.

Семен с Сашей, Вано и Пилипенко продирались сквозь чащу.

Возле домика дорожного мастера залегли в кустарниковой заросли. Как раз перед окнами и крыльцом, метрах в тридцати, если ночь не обманывала. Выждать, осмотреться, прислушаться. Собраться с духом. Семен был спокоен. Может быть, глубокая тишина действовала успокаивающе. Может быть, мысль, что все выйдет, как задумано, вселяла уверенность?

Напряженно выбирал он минуту для броска. Пора, пожалуй. Скоро рассвет, успеть бы затемно вернуться на луг, где расположилась рота. Пора. Нет, стоп! У крыльца скользнул луч фонарика и пробуравил белый кружок в темноте. Кто-то с тупым топотом спускался по ступеням. Фонарик погас. «Мочиться часто ходят», — помнил Семен слова Вано. Через несколько минут на крыльце раздался тот же топот: немец возвращался. И опять все стихло.

«Теперь самое время», — решил Семен.

— Двинулись, — шепнул, и четверо, пригибаясь, тронулись.

Прямо из темноты враз рухнул Пилипенко на спину часового, когда тот, повернув от угла домика, шагнул в сторону крыльца, и оба повалились на землю. Вскрикнуть часовой не успел: Вано рывком приподнял его голову, сорвал с нее пилотку и впихнул ему в рот. Придавленный тяжелым телом Пилипенко, часовой натужился и все-таки повернулся лицом вверх. Он дергался и изо всех сил пробовал выбраться из-под Пилипенко, упираясь кулаками ему в грудь, отталкивал от себя. Пилипенко едва справлялся с ним.

— Вано! Сдох бы ты! Автомат у фрица отбери!

Вано выдернул из рук часового автомат.

Часовой мелко замотал головой, скомканная пилотка вывалилась у него изо рта. И часовой вскрикнул. Пилипенко снова цепко лежал на нем, но дотянуться руками до его шеи не мог. «А и длинный немчик! Верно говорил Вано».

— Вано! Сдох бы! Души!..

И Вано стиснул шею немца. Он стискивал ее, стискивал, даже пальцам стало больно. Наконец разжал руки — ни стона, ни хрипа больше, тело немца совсем обмякло. Вано ткнул его, тот успокоенно лежал, не шелохнулся даже.

— Каюк! — сказал Вано. Он шумно дышал.

— А все равно, дави! А если прикидывается? Дави!

Вано ощупывал немца.

— Каюк, Пиль, да? Каюк, слушай.

Почти одновременно раздались два оглушительных удара: разорвались гранаты. Пилипенко и Вано сжались, не решаясь подняться. Домик, охваченный огнем, как бы сорвался с места и, красный, рассыпаясь, надвигался на них. Ночь утеряла на мгновенье свой черный цвет. С крыльца кто-то кому-то кричал растерянно:

— Шнеллер!.. Ляуф!..

Оттуда, с крыльца, и снизу доносился перепуганный — долгий-короткий, долгий-короткий — автоматный треск.

— Ляуф! Ляуф!..

— Орут, слушай… Не всех гранаты побили, да?

— Не всех. Ладно, помолчи.

— Нехорошо!

— Нехорошо. Помолчи. — Пилипенко уже тревожился: стрельба, крики, стоны, все смешалось, и неясно было куда кинуться. — Ты ж говорил: пять-шесть фрицев. Слышишь, куча их?