Синие берега

Андрей чувствовал, что-то проникло в него, и справиться с этим и не мог и не собирался. «Ладно, — договорил он себе. — Ничего особенного в том, что жалеешь девчонку. Девчонка хорошая. — С усмешкой вспомнил, как отчитывала его в блиндаже, в ночь перед уходом на правый берег. — Брось. Не в жалости к ней дело. Тут другое. И не надо выдумывать. Не надо выдумывать. — И опять усмехнулся: — И Валерику ясно, что тут другое, и ревнует потому мальчонка. Не хочет, чтоб мыслями его командира, которого всем сердцем опекает, завладела она. А Танюша с Адмиральской как? пробовал он отбиваться от того, что подошло и не уходило. — А Танюша? С Адмиральской двадцать три? Зеленая калитка и все такое? — Он легко вздохнул. — То юношеское, может быть, даже детское». Он шел и думал об этом, и был доволен, что думал об этом, и вытеснялось все другое сокращалась и чем-то спокойным наполнялась дорога.

Андрей с Валериком дошли до поваленной старой сосны, выпятившей вверх сухие толстые паучьи сучья. Сапоги погружались в траву, как в зеленую воду. Под ногой что-то звякнуло, покатилось. Андрей увидел: пустая консервная банка. У сосны валялись еще банки, окурки: следы чьего-то пребывания. «Перед нами проходило подразделение. Небольшое. Если судить по количеству банок, окурков. Идем, значит, правильно», — убеждал себя Андрей.

Сквозь редевшие деревья стали проступать рваные просветы, напоминая, что близка опушка. Убывал лес, вместе с ним убывала темнота, не вечерняя, а все же темнота, в которой можно таиться от врага, если он недалеко. Кончался защитительный мрак леса. Появилась и еле приметная просека, узкая, как тропа, она давно стерлась, сошлась с травой. Трава уже сглаживала просеку с лесом.

«Должно быть, подходим к Холодному яру, если не сбились, догадывался Андрей, — к тому самому полю, где усач стаскивал с убитых сапоги».

— Опять выбираемся на голое место, — сказал Семену. — Не напоролись бы на кого.

— Не тайга, Андрей, — наморщил Семен лоб. — Может, задержаться до сумерек? Решай.

Андрей ответил не сразу.

— До сумерек долговато. Сам говоришь, разрывов будет много, и на каждый разрыв полдня задержки, так и до зимы не доберемся, куда надо. Рискнем.

Подошли к опушке.

Солнце с силой ударило в глаза: здесь свет и земля сошлись, и все казалось прозрачным, как стекло. Простор поля, пересеченного в километре от опушки широким и длинным оврагом, был наполнен светом, на который трудно было смотреть.

— Пилипенко, Саша! — позвал Андрей. — Давайте вперед. Посмотрите, что в том Холодном яру.

Все следили, как уменьшались фигуры двигавшихся по полю Пилипенко и Саши. Вот остановились они и исчезли, наверное, спустились в овраг.

Минут через двадцать уже направлялись обратно, к опушке.

— Трофею, товарищ лейтенант, приволокли. — Широкая улыбка делала почти счастливым лицо Пилипенко. Он бросил у ног Андрея немецкую шинель с майорскими погонами, сапоги, фуражку. — Полная форма. Даже крест Железный прихватил. Самого офицера брать не стали, оставили в яру — весь уже провонял. А у Сашка целый ефрейтор в руках. Кидай, Сашко. Видать, денщик офицера. Так что…

— Что? — разъяренно крикнул Андрей. — Какого черта ерунду мне торочишь! Не за барахлом посылал тебя! Лавры усача прельстили?

— Так, товарищ лейтенант, кроме барахла там и нет ничего… недоумевал Пилипенко, почему рассердился командир. — Верно говорил усач, много побитых и наших, и этих. В яру и возле яра. Кругом тихо, товарищ лейтенант.

Андрей брезгливо отшвырнул ногой шинели, сапоги, фуражку, пилотку, все, что Пилипенко и Саша принесли. Он все еще сердился.

— А знаешь, Андрей, — раздумчиво произнес Семен, — трофей — не трофей… как знать, вещи эти и службу сослужить могут. Распихаем по «сидорам». Выкинуть всегда успеем.

— Рассовывай, если хочешь, это дерьмо. В руки брать противно.

Долго шли полем, держа направление к лесу на горизонте. Давно осталась позади опушка, и Холодный яр оставили давно. Лес слишком медленно приближался. Люди тяжело переставляли ноющие ноги. Но Андрей, охваченный беспокойством, торопил, торопил бойцов.

«Рама» еще раз показалась над нами. Неспроста это. Неспроста. Но, странно, сюда не доносился даже отдаленный гул орудий, терялся Андрей в догадках.

— Лес, наконец. Лес!

Сначала деревья вразброд — пять-семь сосен, ель, несколько елей, сосны и ели; Андрей озирался: не потерялись бы люди; с каждым шагом становилось темней, будто их, бредущих в глубь леса, торопливо настигал вечер; потом деревья сгрудились, непроходимо сбились вместе, и уже ночь перед глазами. А по времени быть еще дню.

Потом и в самом деле день иссяк. Темнота лесная вошла в темноту ночи.

Андрей услышал раздавшийся у плеча голос Данилы. Данила говорил кому-то:

— Вон и малиновка зазвеньчила. Считай, на третий час ночи пошло. Она из ранних, пичужка; малиновка. Слышь, завела?