Синие берега

Они умрут в четыре семнадцать. Петрусь Бульба, Вано, отделенный, и Данила, и Роман Харитонович, Пилипенко, они погибли в четыре семнадцать. «Марийка, и ты уйдешь из жизни в четыре семнадцать. Удивительно, правда? Но это так. И ничего не могу сделать, чтоб тебя спасти. Я тоже, на минутку раньше тебя, на минуту позже, все равно: в четыре семнадцать…»

Почему умолк пулемет? Только сейчас дошло до сознания Андрея, что недавно стрелявший пулемет замолчал. Полянцеву не справиться, ясно же!.. «Значит, не четверо нас. Трое…» Что делать? Он бросился к главному входу, к пулемету, к Полянцеву.

Руки Полянцева цепко держали ручки пулемета, голова круто откинута назад, в черных впадинах глаз известка, сбитая с потолка, со стен, на лице тоже известковая пыль, и оттого выглядело оно серым, пепельным, как неживое. И Андрей не мог решить, жив Полянцев или мертв? В смутном свете, падавшем из западных оконных проемов, увидел дымившуюся на лбу Полянцева ранку.

Андрей услышал шорох у каменных ступеней. Резким движением оторвал от пулемета руки Полянцева, повернул ствол. Дернул шеей и быстро приложил к ней ладонь: шею пронзила боль. А в проем били автоматы, били оттуда, из-за яблонь.

Андрей почувствовал, стекало за воротник что-то теплое и мокрое и криво лилось по груди, и рубашка неприятно прилипала к телу. Он провел рукой по шее, отдававшей жаром, ему показалось, что стало легче, хоть до этого и не испытывал боли. А слабость, охватившая его, она от утомления, откуда ж еще!..

В это мгновенье за спиной Андрея раздался треск автомата. И над Андреем, над его головой склонилась долговязая фигура Саши. Это Саша стрелял. Почему он здесь?

— Вы ранены, товарищ лейтенант! В шею. В вас еще целились… прокричал Саша над самым ухом Андрея. — Вы… не… видели…

Саша полоснул снова.

Снаружи ответила длинная строчка и, как бы продолжая ее, короткая строчка. Саша упал за спиной Андрея.

— Мари-я!..

Мария уже знала, что это значит, когда Андрей так зовет ее.

— Мари-я!..

Андрей не выпускал ручки пулемета, немцы слишком близко подошли к главному входу.

Кровь медленно стекала с шеи на грудь, на спину. Андрей чувствовал, что слабеет. Он повертел головой, немного помогло. Но кровь потекла быстрее.

— Саше… Саше помоги… — почти простонал.

— И Саше… — тоже простонала Мария. — И ты же, Андрей, ранен. И ты!..

Тень колонны лежала на Андрее, и оттого казался он синим, даже лиловым, и лицо, и волосы были лиловыми.

— Сказал, помоги Саше. Слышала? Мне не мешай!

Андрей стучал короткими очередями.

Саша лежал навзничь. Старая повязка, пыльная, потемневшая, сползла со лба, и на лбу виднелись присохшие черные корочки струпьев. Мария опустилась на колени, хотела закричать, все в ней уже кричало, но крик не получился. Она подхватила Сашу под мышки, потянула за колонны. Поджав колени, пятками отталкивался он, помогая тащить его длинное тело.

У лестницы Мария остановилась, перевела дыхание, пододвинула Сашу к парте. Он сделал усилие, приподнялся и свалился на парту, длинные ноги его согнулись, касаясь пола.

Здесь, в углу, на западной стороне, еще держался уходивший свет. И закатный свет этот падал на волосы Саши, на кровь, заливавшую волосы.

— Сашенька… миленький… Сейчас перевязку сделаю.

На гимнастерке Саши, пониже груди проступило малиновое пятно, оно быстро растекалось. Бинтов больше не было. Последний бинт Мария истратила на перевязку Романа Харитоновича. Чем перевязать? Как быть?.. Быстро расстегнула блузку, сняла с себя, торопливо стащила сорочку и стала разрывать на полосы. Полосы получались широкие, неровные.

— Сашенька… — Подняла его голову, обвязала. Потом задрала гимнастерку, нательную рубаху, обнажила покрывшуюся кровью грудь. Осторожно отвела в сторону одну его руку, туго охватила полосой грудь, схватила вторую полосу и то же сделала с другой рукой и обернула бок, подвела лоскут под спину, снова под руку… Повязка, как и гимнастерка, становилась тоже малиновой, и Мария взяла третий лоскут, четвертый и накладывала их поверх уже намотанной повязки.

— Сашенька… миленький… потерпи… — Голос ее дрожал.

Саша смотрел на нее, смотрел, как перевязывала его, молчал.

Она тоже смотрела — в Сашины глаза, в них не отражалось солнце, последними лучами бившее в проемы окон. А, помнила, при солнце глаза Сашины — радостные, сильные, прекрасные!..

— Сашенька… Слово хоть! Что с тобой?..

Она хорошо знала, что с ним.

Саша неслышно вздохнул, по губам можно было догадаться, что вздохнул.

— Потерпи… Сашенька…

Но Саша не стонал, терпел. Он стиснул зубы, чтоб не стонать, это длилось мгновенье — челюсти разомкнулись: слишком, оказывается, много сил нужно, чтоб стискивать зубы. А силы оставляли его. Клейкий пот, чувствовал он, покрыл все тело, пот слишком клейкий, и он еще успел подумать, что это пот и кровь вместе. Но это совсем не трогало, единственное, чего хотелось — удобнее улечься и уснуть. И кажется, он засыпал. И еще успел он посмотреть на Марию. Глаза его, спокойные, будто говорили: он сделал все, что мог, большее ему не под силу. Губы слегка разомкнулись, словно в улыбке, тихой, мягкой, прощающей.