Синие глаза (рассказы)

Пусть Барабаш разразится убийственной рецензией: «Не ощущает дыхания современности, не идет в ногу с жизнью…»

И без моей работы всегда найдется, чем заполнить стены выставочного зала. А вот чем заполнить образовавшуюся в сердце пустоту?»

Петр поднялся с койки. Не спеша поднял свалившийся на пол плащ, надел его, взял этюдник и, погасив свет, вышел из комнаты. Медленно спустился с лестницы.

«Она тоже на втором этаже».

Голые ветви клена, растущего у подъезда, усеяны крупными каплями. Яркими точками переливается в них свет уличного фонаря, маячащего на углу. Капли скользят по веткам и, сверкая, падают вниз.

Гостеприимно светятся окна домов на противоположной стороне улицы, тускло поблескивают этернитовые крыши.

Вскоре Петр подошел к скверу. Нигде ни одного человека. Колючие брызги дождя падают на лицо, попадают за воротник. И потому еще сильнее манят к себе освещенные окна квартир. Сейчас их гораздо меньше, чем было тогда, когда Петр возвращался в общежитие. Многие жители поселка уже спят. Им завтра рано вставать и идти на работу.

А Людмила не спит. Это ее окно желтеет так ласково и тепло. И кто знает, может быть, она напряженно прислушивается, не скрипнула ли дверь в подъезде. Если же дверь хлопает, она, быть может, идет в переднюю и ждет: не остановится ли вошедший у ее дверей.

Кто-то здорово сказал: желающего судьба ведет, нежелающего — тащит. Разумеется, судьба — это ерунда. И все же мы часто говорим: судьба, не судьба. А что такое судьба? Случайность? Закономерность? Необходимость?

Прислонившись к мокрой решетке ограды, Петр выкурил еще одну папиросу. Затем медленно пошел вдоль сквера, свернул направо.

Вот и водонапорная башня, одиноко стоящая на краю поселка. Здесь дорога раздваивается: та, что идет прямо, ведет в город, другая — на близлежащую железнодорожную станцию.

«До станции десять километров — два часа ходу. В город идти не стоит: автобусов наверняка нет, мест в гостинице тоже. Ну, а если и поезда до утра не будет, не умру».

Снова, в какой уж раз за этот день, всплыло в памяти мужественное лицо Самсонова, его умные, проницательные глаза. Вспомнились часы, проведенные в лаве, твердая рука Самсонова на плече, его спокойный голос, уверенные, точные движения.

«Напишу письмо, скажу: срочно вызвали. А завтра же поеду на другую шахту. Непременно поеду и сразу примусь за эскизы. Теперь-то уж я напишу картину, настоящее крупное полотно о людях мужественного труда и большого сердца. Нет, я не забыл тебя, Самсонов… Не забыл…»

Петр еще раз оглянулся назад, туда, где засыпал шахтерский поселок. Потом поднял воротник плаща и решительно зашагал по убегающему в степь асфальту — навстречу ветру, дождю и ночи.

Ему хотелось как можно скорее раскрыть этюдник, взять в руки палитру и кисти, и писать, писать…

Конец романа

Точка.

Кончик пера, словно раздумывая, задержался на месте, затем исчез с ярко освещенного листа бумаги. Я прочел написанное.

«Колыхался туман, скрывая воду, и, казалось, мост висит в воздухе. Как будто поднялись над землей и плывут в облаках влажные чугунные перила, обрызганные дождем черепа булыжников, матовые шары фонарей. Где-то внизу лениво шевелилась тяжелая осенняя поверхность реки. Там кончался этот мир, а другого не было.

Пальцы Александры закоченели от мокрого холода металла, но не было ни сил, ни желания оторвать руки от перил. Мельчайшие капельки воды тускло блестели в пушистых волосах женщины, шевелились, отражая свет качающегося фонаря, и тоненькими струйками стекали на лоб и щеки.

Да, это совсем просто: глухой всплеск, широкие круги на дымящейся темной воде и — кончилась жизнь, никому не нужная, полная ошибок и разочарований, бесплодных порывов и несбывшихся надежд».

Несколько секунд я сидел неподвижно. Потом положил ручку и вместе с креслом отодвинулся от стола. Потревоженная скрипом муха лениво прожужжала над ухом, мелькнула над зеленым колпаком настольной лампы и, сонная, шлепнулась, как клякса, на неисписанную половину листа. Я встал, провел уставшими пальцами по волосам и медленно подошел к дверям балкона.

«Ну, вот и все, — подумал я. — Еще несколько строчек и, можно считать, роман вчерне закончен. Самоубийство Александры логически завершает ее жизнь».

На улице — пустынной и неприветливой — шел дождь. Капли воды падали на стекло, и, разбиваясь на мелкие брызги, напоминающие острия иголок, переливались впитанным светом одинокого фонаря. Мне показалось, что откуда-то сзади подул холодный ветерок: он забрался ко мне под пиджак и заставил поежиться.

Я глядел на запотевшее стекло, испещренное изломанными линиями — следами прокатившихся капель, — и видел за неясным отражением своего лица трепещущую ветвь дерева. Она судорожно цеплялась за ограду балкона, как будто пыталась сбросить c себя последние, глянцевые от дождя, жесткие листья.

«Вот так же и жизнь стремится избавиться от Александры», — мелькнула мысль.