Синие горы

В палате Филиппыч заставил батюшку лечь на живот и делать дыхательные упражнения, которые им показал врач на обходе.

— Полагаю, достаточно, — устало сказал батюшка.

— Ты посмотри на него, полагает он. Ты по сколь минут кажин день молишься?

— Часами. При чём тут это?

— При том, батюшка! Это сильнее молитвы. Разработаешь лёгкие, будешь молиться и петь, что вам там полагается. Нет — сипеть будешь, и то коротко. Спишут тебя с поста. А позанимаешься, помолись-ка, отче, за наших девчат. Ох, и мучаются они с нами. Сомлели там в этих маскхалатах, в масках, в очках. Бедняжки…

Вспотевший, обессиленный священник упал лицом в подушку, но потом, откашлявшись, снова занялся дыхательными упражнениями.

— Пётр, а сам-то почему… не занимаешься? — через силу прохрипел своему физмучителю.

— А мне бы курнуть. Это б дело, конечно. А попыхтеть я ещё попыхчу. Разведаю, где бы курнуть можно, терпеть уже сил никаких нет. Старухе позвоню, а потом пойду в разведку.

А потом сарделькоподобным своим пальцем сноровисто набрал номер телефона, отвернувшись к окну, произнёс:

— Нинок! Ты как там без меня? Дрова не таскай помногу, по два-три полешка, ладно? В магазин не ходи, харчи всё одно свои есть. Не, долго не буду, тоскливо тут. Бабы бравые? Есть, куда им деваться. Бурятка одна особо приглянулась, бравенькая, прям бросился на неё! Нин, конечно, шучу. Только курить охота. Ладно, не ворчи.

Довольный, прицепил сотик на зарядку и чему-то улыбнулся в окно.

— Вот так, отче! Нина меня дома ждёт. Некогда залёживаться. Всем ливером чую — скоро выпишут! Есть захотел, а это великое дело!

И впрямь, утром следующего дня Филиппыча предупредили о предстоящей выписке. Сводили на снимки. Правда, через часик забежала очередной шуршащий «сугроб» и стала пытать, где его документы.

— Моё дело шоферское — куда путёвку выписали, там и лежу. А накладные мои где-то у вас.

«Накладные» никак не могли отыскать. К поискам присоединился сам Филиппыч. Пришёл довольный:

— Чо ты думаешь, батюшка? Мои документы сразу при поступлении забросили в кабинет, где мёртвых списывают. По возрасту решили, что залечат, и для облегчения работы все документы старичья в мертвецкий кабинет, — рассмеялся он, сверкнув стальными зубами с правой стороны. — Не на того напоролись! Я себе жизнь дважды продлил, между прочим. Ампулы мне афганец один подарил. Мол, станет если невмоготу в пути, кольнешь себе прямо через штаны и до больницы дотянешь. С войны у него остались. Но и вот. А я одну на случайного попутчика извёл. Запомирал у меня в кабине. Вколол ему и в медпункт на всех газах. А вторую-то свою ампулу — на напарника. Инфаркт с ним случился, до больницы далеко, но успел я. Поставили его на ноги. А потом меня шарахнуло через три года, но тут Нина моя спасла. А здесь, среди врачей, и вовсе не резон отходную петь! А тебя, батюшка, на снимок тоже требуют. Иди бодренько. Выше клюв, победа будет за нами!

Выпытав у батюшки, что показал снимок, старик успокоился. Хоть и медленно, но у батюшки тоже шло на улучшение. Старый шофёр записал номер сотового своего «Бога», сделал ему напоследок строгое внушение относительно уныния и, помявшись неловко, заговорщицким шёпотом спросил:

— Ты мне, отче, скажи, как мне бабку в рай пристроить? Чо сделать, штобы попала в хорошие условия, а? Не сейчас, конечно. А на перспективу? Я-то точно попаду в ад. Ругался, курил, выпивал, знамо дело. Собак брошенных подбирал, правда. Голодных кормил, когда подвозил. А она у меня — чистый ангел. А там, можа, какая тонкость есть, раз сделаешь это — и в раю? Жалко будет, если она в преисподнюю. Она ж такая. Как тебе сказать… Ээ, не поймёшь ты, батюшка… Да она меня и не бросит, поди. Скажет: «Меня к Петру моему». Чума! Пока, батюшка… Помолись потом за неё да и за меня, если случай такой выпадет.

Синие горы

Август пришёл в деревню на вкрадчивых мягких лапах, как разнеженный кот. Грелись на солнцепёках кабачки, наливались оранжевым тыквы, и только-только зарделись щеками первые ранетки, манящие к себе шкодливую пацанву. Июльский жар сменился спокойным умиротворением засыпающего лета. Ближе к вечеру село заливал золотистый предзакатный свет. Черёмушные кусты расправляли повисшие в жару листья, а мелкая животина спешила от речки к дому, слыша призывное бряканье вёдер с кормом. Убыстряет шаг и Людмила: задержалась в магазине с разговорами.

— Ведро инигрета съела, а я вонатый, — гнусит Толька, подскакивая рядом с соседкой. Зовет он её без затей — «Людка», хоть она постарше его матери. А если уж совсем точно, то в возрасте «ягодка опять». Сорок пять нынче стукнет.

Людмила торопливо идёт от магазина к своему немалому хозяйству, а Толька — соседский парень, привычно провожает её до дома. Ягнята ещё на полпути встречают, нетерпеливо блеют и спешат следом, как собачонки.

На привычный вопрос Тольки про дела она рассмеялась:

— Каки дела, сосед? То работа до пота, то наешься, да пузо заболит.