Синие стрекозы Вавилона

Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.

И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.

Бэда так и сказал.

— Тебя как звать? — спросил мальчик, щурясь. — Я тебя, вроде бы, видел прежде.

— Бэда, — сказал белобрысый программист.

— Беда, — поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.

— Повязку намотай по-человечески, — строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.

— Иди ты со своей повязкой... Этот вот, — мальчик по жмуру постучал кулачком, — он же тебя Оракулу продал, да?

— Да...

— Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?

— Ну. — Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином, как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником Оракула. Но переходить в иную веру не собирался. И не от лени — просто...

— Так этот гад тоже христианином был, — сказал мальчик. — Представляешь?

— Не может быть! — Бэда даже рот приоткрыл.

— Точно тебе говорю.

— А откуда ты его знаешь? — спохватился Бэда. — Внучок, что ли?

На этот раз ему пришлось своего странного собеседника ловить, чтобы мальчик не стукнулся головой об угол ларька, так тот разбуянился от сугубого веселья.

— Я? Я-то? — наконец выговорил мальчик. — Да я же его душа!

Бэда сел рядом на ящик. Пошарив в карманах, вытащил украденный на презентации и так и позабытый мятый бутерброд с икрой. Поделил пополам. И вместе с душой покойного надсмотрщика из рабских бараков съел липкую булку с размазанными по ней икринками. Показалось вкусно.

Душа чавкала рядом. Поев, встала и с неожиданной злостью пнула покойника босой ногой.

— У, падла... — со слезой произнес мальчик. — Затаскал меня всего, замусолил... Дерьмом каким-то заляпал... Разве меня таким Господь сотворял? — Он развел в стороны тонкие свои руки, будто собираясь взлететь. — Меня Господь вот каким сотворял! Он меня воздушным сотворял! Мне в детстве видения были чистые и добрые! Я стихи слагал и... — Он всхлипнул без слез, горлом. — Я чистый был, светлый я был, да! Не смотри так! — напустился он на Бэду. — Что уставился?

— Тебя Господь красивым сотворил, — сказал Бэда без улыбки.

— Вот именно, — сердито подтвердил мальчик. Ресницами хлопнул. — А что со мной этот сделал? Во что он себя превратил? В церкви когда последний раз был?

— Я тоже давно не был, — сказал Бэда.

— О душе бы подумал, — укоризненно произнесла душа надсмотрщика.

— Вот я о ней сейчас и думаю, — сказал Бэда.

Он действительно о своей душе задумался. Но ничего пока что утешительного на ум не шло. Наконец Бэда сказал:

— Знаешь, что. Давай ты исповедуешься мне, а я — тебе. Я потом в храм пойду и за этого твоего вознесу...

— Что вознесешь? — спросила душа с подозрением.

— Ну... чего положено. Я у батюшки спрошу.

Душа призадумалась. А потом созналась, почти со слезами:

— Он меня в черном теле держал. Я почти и не знаю про него ничего. Иной раз вякнешь, совет дать попытаешься, так он, сволочь, сразу за бутылку — и пить. Я оттого и не...

Тут Бэда понял, что душа ужасно боится. Потому и врет.

Он так и сказал.

— Чего боишься-то? — добавил Бэда.

Душа передернула плечами, обернулась, будто боялась увидеть кого-то.

— Ну... Сперва-то мне радостно было, что избавился от него. А теперь действительно страшновато стало, — сознался мальчик. — Как я с Ним увижусь... что скажу...

— Все вы Господа Бога боитесь, точно сборщика налогов, — сказал Бэда. — Он же тебя вон каким сотворил.

— Сам не знаю... Боязно все-таки. Ты там вознеси за меня, что положено.

— Ладно уж, вознесу, — сказал Бэда. — Ты не бойся. Вот слушай лучше...

Обнял мальчишку (тот теплым оказался, даже горячим, как маленькое животное), к себе прижал.

Начал рассказывать. Сперва честно пытался о грехах своих говорить; только грехи у Бэды выходили какие-то совершенно несерьезные. Много врал — но только начальству и больше от безнадежности. Много крал, но опять же, преимущественно еду. Остальное по мелочи. Что учился плохо, так это не грех. Вот только в Оракул попал и теперь служит богам Орфея... с этим непонятно что делать. Служить плохо? Бежать? А если бежать, то куда? Некуда Бэде бежать, разве что в Ашшур податься, так ашшурцы его в два счета снова в рабство продадут.

Потом просто про разное говорить начал. Про Оракул рассказывал, про тетку Кандиду, про старшего программиста — ушлого Беренгария, про дуру бесноватую — жрицу Пиф.

Душа слушала, будто сказку. Вздыхала тихонечко. Наконец Бэда замолчал, отодвинул мальчика от себя, в лицо ему заглянул.

— Ну что? — спросил он. — Не страшно тебе больше?

— Ага, — сказала душа надсмотрщика.