Синие стрекозы Вавилона

Этот же вопрос задал Пиф командир танка, младший лейтенант Второй Урукской Набу-Ирри. Он тоже внимательно изучил удостоверение Пиф, постучал корочками с надписью «Государственный Оракул» по широкой своей ладони и, наконец, решился:

— Значит так, Иддин. Бери эту девку и топайте в башню Этеменанки. Сдашь ее лично его превосходительству генералу Гимиллу. Все-таки пифия, знаешь ли. Тут шутки шутить не стоит.

Иддину совершенно не улыбалось тащить бесноватую девку к его превосходительству генералу Гимиллу в башню Этеменанки. Он уныло обтер о штаны масляные пальцы, сказал «слушаюсь», взял автомат и подтолкнул Пиф локтем:

— Пошли, что ли.

И пошли: впереди солдат, равнодушно посвистывая сквозь зубы и хрустя сапогами по битому стеклу; следом Пиф, одурманенная жарой и странной, чересчур яркой, реалистичностью происходящего (и ведь на самом деле происходило, не мнилось, не снилось, не чудилось!) Встречавшимся патрулям объяснял, что конвоирует жрицу Оракула в башню Этеменанки. Кое с кем останавливался, перебрасывался шутками, прикуривал. Пиф терпеливо ждала, как ребенок при болтливой няньке. Потом шли дальше.

Едва миновали мост через широченный в этом месте Евфрат, как грохнул взрыв. У Пиф заложило в ушах и она оглохла. Солдат же покрутил головой, весело выругался, окурок бросил.

— Во рванули! — сказал он.

Пиф не услышала его. В голове у нее застряло гудение.

Она повернулась туда, куда показывал солдат, и увидела столб дыма и пыли, медленно оседающий в Евфрат. Воды поглотили и пламя, и дым, и обломки. Моста Нейтокрис больше не было.

— Идем, — сказал солдат, хватая Пиф за локоть. И потащил за собой дальше, оглушенную.

Башня Этеменанки господствовала над городом, поэтому генерал Гимиллу, как и следовало ожидать, оставил там солдат. Те втащили на верхний этаж пулемет и достали карты, чтобы скоротать время.

На втором этаже спешно разместили рацию.

Генерал же Гимиллу в башне не остался. Дальше двинулся Вавилон усмирять и к стопам повергать. Потому у солдата, который Пиф привел, сразу же возникла проблема: то ли по городу бегать и генерала искать (чтобы, как велено, с рук на руки), то ли сбыть свою обузу здесь и возвращаться на площадь Наву, к родимому танку...

Решился на второе. Сказал жрице:

— Вот что, красавица. Я тебя здесь оставлю. Ты главное лейтенанту покажись, чтобы знал, кто ты такая. А после уж от лейтенанта не отходи, а то неровен час солдаты обидят. Поняла?

Пиф кивнула.

Солдат видел, что она почти ничего еще не слышит после взрыва.

— Головой потряси, уши прочисти, — посоветовал он. И сам головой потряс для наглядности.

Пиф встряхнулась.

— Я поняла, — сказала она. — Ты иди, я здесь побуду.

— Документ береги, — напоследок сказал солдат. И — руки в карманы, губы в трубочку — вниз по ступенькам побежал.

Пиф, как никому не нужная вещь, в уголок приткнулась. На какой-то ящик села. Откуда в башне Этеменанки ящик? Это же храм, главная святыня города... Но уж видно устроено так, что если вторглись куда солдаты, там никаких святынь уже не остается.

Посидела, поглядела, как взад-вперед злющий лейтенант ходит, кого-то распекает, с кем-то по рации препирается. Наскучило ей. Встала, к окну подошла.

Внизу расстилался Вавилон. Клубы дыма поднимались над кварталами Шуанна, Туба, Литаму, Новый Туба (пусть горит, вот уж трущоб не жалко), Карраби и Кандингирра, где начинались уже нарядные загородные виллы... Евфрат лежал голый — не было уже обоих мостов, а набережная во многих местах была разворочена взрывами. И незнакомым казался Пиф родной ее город.

Она отошла от окна и снова забилась в угол. Кругом кипела оживленная деятельность, ходили люди в сапогах и сандалиях, звучали озабоченные начальственные голоса, доносились ругань, хохот, выстрелы, потом вдруг залаял и захлебнулся пулемет. Пиф сидела и ждала. У нее онемели ноги, но она не могла двинуться.

Дважды перед ней останавливались люди. В первый раз тот самый злющий лейтенант. Она молча сунула ему свои корки. Он рассеянно взглянул на них, сказал «а-а...» и вернул.

Второй раз прицепился один из солдат. Пиф и ему показала корки, однако в руки не дала. Солдат обругал ее и ушел.

Никто не спросил, кто она, что здесь делает, почему притулилась на ящике с патронами и чего ждет с долготерпением животного.

Да и сама Пиф слабо понимала, зачем она сюда притащилась и какого чуда дожидается — одинокий островок посреди непостижимой для нее солдатской жизни.

Она не могла бы сказать, много ли времени прошло. Дневной свет в окнах башни померк, зарево пожаров стало ярче. Грохот постепенно стихал в городе. Стали слышнее человеческие голоса. Неожиданно смолкли выстрелы, и Пиф показалось, что настала тишина.

Она пошевелилась, потерла затекшие ноги и поняла, что очень голодна.