Синие тучки

— Скорее! Скорее! — кричит Алек сестрам, — спешите: сейчас будет третий звонок!

— Разве? — удивляются девочки, — а мы думали…

Они не доканчивают объяснения того, о чем думали, и вприпрыжку кидаются к вагону.

— А Дуня? Где вы Дуню оставили? где? — волнуясь, спрашивает Анна Павловна девочек.

— Дуня… Ах… да!.. Дуняша остановилась на подъезде покупать подсолнушки, — отвечает Кира, — она сейчас при…

Девочка не доканчивает.

Оглушительным резким звуком раздается третий звонок…

Все бросаются в вагон. Места заблаговременно заняты носильщиками.

Собаку пропустили наконец с ними, благодаря долгим увещаниям Анны толстого кондуктора. У них целое купе… Будут, как дома… Да и ехать-то недолго, всего семь часов, не больше… В три будут на месте.

Но вот беда, — нет Дуняшки…

Третий звонок сменяется пронзительным свистком кондуктора и поезд начинает медленно двигаться…

— Дуняша! Дуняша! — неистово кричит, высовываясь из окна, Анна Павловна.

— Дуняша! Дуняша! Скорее! скорее! — отчаянно вторят ей дети.

На платформе действительно несется что-то красно-зелено-пестрое.

Это Дуняша. Ее красная кофта и зеленая юбка, ее пестрый платок с каймою…

К груди она прижимает мешок с подсолнухами и несется стрелою по платформе, невозможно стуча своими яликами-сапогами.

Поезд движется быстрее, и Дуняша мчится почти наравне с ним, подобно урагану. Она вся красная, такая же красная, как ее кофта. А из прорвавшегося мешка сыпятся на платформу только что купленные подсолнухи.

За Дуняшей стелется узкая длинная дорожка из черных зернышек.

— Скорее, скорее, Дуняша! — кричат ей из окна.

Запыхавшаяся Дуняша пулей вскакивает на площадку вагона, толкнув какого-то барина в цилиндре, причем его цилиндр в одну секунду падает с головы на пол, и бомбой влетает в купе, едва переводя дух.

Анна Павловна так довольна, что Дуняша успела вскочить в вагон, что даже забывает побранить ее.

Зато няня бранит девушку, отводя душу.

Поезд идет быстрее. Вот оканчивается платформа и мелькают железнодорожные строения. Вот и они окончились… Теперь видны из окна дома, домики, сараи, дачи, рощицы и поля, поля без конца…

Весенний воздух тих и приятно-тепел. Ни малейшего ветерка. Мама позволяет спустить окно. И дети высунули в него головы… И Марс просунул между ними свою смышленую морду с отвислыми щеками породистого дога.

— Кира, не высовывайся так! — в четвертый раз замечает мама, — чего доброго, шляпа слетит!

Но Кира самая упрямая из детей Холминых.

— Не слетит, мамочка! — отвечает она, — я ее двумя шпильками приколола.

Витюша начинает пищать: Соня так налегла на окно, что прищемила ему плечо.

Соня божится, что Витя краем фуражки заехал ей в глаз. Один Алек степенен, как и подобает гимназисту третьего класса. Он считает мелькающие версты и поясняет Марсу, сколько их проехали и сколько осталось их до имения бабушки.

— Ай! Ай! Ай! — оглушительно взвизгивает Кира, по пояс высунувшаяся из окна.

— Шляпа моя! Шляпа! Спасите!

Красная шляпа Киры, красивая тюлевая шляпа, Бог весть каким образом сорвалась с головы и, подобно красной птице, несется по полотну железной дороги наравне с поездом. Вот она скатывается по склону железнодорожной насыпи и в одну минуту исчезает из вида.

— Приятного пути! — насмешливо кричит ей вдогонку Алек.

На глазах Киры слезы.

Любимая красная шляпа! Ах, зачем, зачем она высовывалась из окна!

Мама ни одним словом не упрекает девочку. Кира наказана и без того в достаточной мере. Бедная Кира!

Дуняша великодушно предложила старшей барышне свой пестрый яркий платок…

Сама Дуняша чувствовала себя превосходно. Она щелкала уцелевшие в мешке подсолнухи и мурлыкала себе под нос какую-то деревенскую песенку.

В окошке мелькали теперь деревни, покривившиеся избушки… амбары… сараи и опять избушки… Они так напомнили Дуняше ее недавно покинутую ею деревню, что сердце ее забилось шибко-шибко, глаза увлажились, а песня громче и смелее зазвучала на весь вагон. Дуняша теперь пела во весь голос. Няня с Витюшей вышли постоять на площадке, чтобы подышать свежим воздухом и, следовательно, строгой Дуняшиной гонительницы не было подле.

Анна Павловна, жалея девушку, не пожелала остановить ее. И Дуняша пела все громче и громче тонким, визгливым, пронзительным голосом, каким обыкновенно поют бабы на огородах, копая гряды.

«Собрались у церкви кареты,
Там пышная свадьба была…» —

Заливалась пташкой Дуняша.

И вдруг неожиданно дверь купе широко распахнулась, и перед изумленною Анною Павловною, детьми и певуньей горничной предстала высокая фигура в цилиндре, того самого господина, которого толкнула, вбегая в вагон, Дуняша.

— Нет, это что же такое! — сердито заговорил он. — Опера тут что ли, или мирно путешествующие люди? Сударыня, Бога ради уймите эту девицу! У меня от ее визга голова болит!

И, сердито передернув плечами, скрылся за дверью.

Дуняша оборвала песню. Дети притихли.

Няня с Витюшей вернулись в вагон, потому что Витя захотел пить.

Стали рыться по корзинам, ища бутылку с молоком. Няня решительно не помнила, куда сунула ее второпях.