Подходя к своей старой машине, он увидел, что у поворота припаркован большой черный грузовик
Из статей, которые Арнав прочел про Китту и Рехана Вирани, было ясно одно. Как бы сильно Рехан ни обижался на свою мать, она диктовала, как ему жить, с кем встречаться и какие мероприятия посещать. Уже не в первый раз Арнав почувствовал облегчение от того, что он ничем не обременен. Семья может стать настоящим камнем на шее.
Глава 25
Шел первый вечер Тары в Мумбаи. Она в очередной раз проверила телефон, готовясь к встрече с новыми девочками Шетти. Ни от Зои, ни от Пии не было никаких вестей, и ни та, ни другая еще не прочли ее сообщений. Пия, должно быть, уже вернулась из школы. Тара вышла из номера трехзвездочного отеля, в котором ее поселил Шетти.
Пройдя по душному коридору с потрепанным ковром, она вышла на улицу и набрала номер Пии, но телефон был выключен. Когда она позвонила Зое, на другом конце провода заиграла мелодия, на разговорном хинди советуя не напрягаться, расслабиться и ни о чем не заботиться. Тара ненавидела эти писклявые песенки, которые раздавались вместо обычных гудков. Во рту от волнения пересохло, а в желудке заныло, и Тара плотнее прижала аппарат к уху. Она ненавидела висеть на телефоне: это напоминало ей о тех временах, когда она ждала звонка, который заставлял ее отчаянно бежать прочь с перрона через железнодорожную станцию Боривали. Она почувствовала первые признаки головной боли – покалывание в шее, которое означало, что позже она будет страдать. Кто-то из соседей зажег благовония из сандалового дерева, и Тара постаралась не обращать на это внимания.
Запах напомнил ей о комнате, где она проработала четыре ужасных года своей жизни, начиная с тринадцати лет. С возраста Пии. В семнадцать она ненавидела это место за то, что оно высасывало из нее жизнь, и не могла не любить его за то, что оно вообще позволяло ей жить. Стены там были увешаны плакатами со звездами Болливуда, зеркала – обрамлены ярким пластиком – красным, розовым, оранжевым. Всюду были расставлены изображения различных богов и богинь, измазанные сандалом, красным кумкумом, а кое-где и копотью от благовоний; шаткие табуретки и стулья, на которых сидели девочки; койки, на которых более опытные женщины отдыхали, вытянув ноги, нывшие от многочасовых танцев. В тот день, когда ее жизнь изменилась, Таре показалось, что она видит всю комнату одновременно, охватывая взглядом мельчайшие детали.
В три часа ночи, сидя на стуле и слушая болтовню девушек, собирающих свои вещи и весело прощающихся друг с другом, сдабривая речь ругательствами, Тара только и делала, что пыталась успокоить свой желудок. Она чувствовала каждый запах – табака, травы, духов – и жаждала только одного – убраться отсюда подальше, но руки и ноги не слушались мозга. Ее мысли метались между обрывками странных фантазий.
– Пойдем. – Зоя хлопнула ее по плечу, и Тара вздрогнула. – Дома пофантазируешь.
Такова была Зоя: даже пытаясь помочь, она тебя обижала.
Вернувшись в квартиру, Тара рухнула на кровать.
– Что случилось? – спросила подруга. – Ты никогда не ложишься спать, не приняв ванну.
– Пусть другие принимают. Меня сейчас стошнит.
Через секунду Тара побежала в туалет. Вернувшись, она увидела, что Зоя ждет ее со стаканом в руке.
– Вода с солью и сахаром.
Она сделала глоток и почувствовала, как горло снова сжимает спазм.
– Выглядишь усталой последние несколько дней, – констатировала Зоя. – Это первый раз, когда тебя вырвало?
– Нет.
– Ты знаешь, что тебе нужно обследоваться?
Тара посмотрела на Зою и все поняла. Подруга и раньше говорила, что Тара должна быть осторожна. Она и была осторожна. И Арнав тоже. Если все окажется так, как предполагает Зоя, что ей делать?
– Не смотри так потерянно. Если хочешь, я пойду с тобой. Если что-то и обнаружится, нужно от этого избавиться.
За четыре года, на протяжении которых они были знакомы, Зоя сделала шесть абортов. Для Тары тоже нет иного выхода. Ее планы были слишком близки к осуществлению, кроме того, как говорила Зоя, дети барной танцовщицы подобны крысам, которые плодят грязь и вызывают всеобщую ненависть.
Когда подошла ее очередь идти в ванную, Тара зашла в душ и, взяв мочалку, стала оттирать кожу, казавшуюся липкой от наблюдавших за каждым ее движением похотливых взглядов и всю ночь прикасавшихся к ней жадных рук. В родной деревне люффа росла прямо на заборе, и каждое лето на ней появлялись тяжелые плоды. Ее мать очищала от кожуры те из них, которые они не съедали, выдавливала черные семена на губку и оставляла ее застывать на солнце. «Нойонтара, твоя кожа засияет после мытья этой губкой. Всегда будь чистой», – повторяла она.