Синий дым

Как сегодня на улице пусто.
Мелкий дождь целый день за окном.
Одиночество и искусство
На пути оказалось моём.

Но стихи — обнажённая совесть

И не найденные слова.
И ещё — о странствиях повесть
На чудесные острова.

Никогда не устану искать я

Дружелюбно протянутых рук.
Но случайные рукопожатья
На пороге вечных разлук.

За мою пустую свободу

Столько предал бесценных неволь!
Унося с собой в непогоду
Память, совесть, тревогу, боль.

Растерял я всех, кто любили,

Приходил затем, чтоб уйти.
Никогда не стучал, чтоб открыли,
Никогда не искал, чтоб найти.

1933, Париж.

В деревенском кафе

Весенний день цвёл свежестью чудесной.
Стакан вина и дым от папирос.
Под хриплый граммофон, прижавшись тесно
Танцуют пары… А тяжёлый воз

Два грязных буйвола влекут неспешно,

Дорога пыльная уводит в даль.
Ещё не распускаются черешни,
Но розовый уже цветёт миндаль.

И ослика, под турком в красной феске,

Вдоль голубых маслин ленивый бег.
Дым от костра летит над перелеском,
А на вершинах гор — февральский снег.

Где это было? — В Греции. В те годы

Я много странствовал, я молод был.
Сиреневые горы в час восхода
Над синим Геллеспонтом я любил!

Ах, я любил… и прошлое нежданно

Ожило, вдруг, за столиком кафе —
Чтобы в последней написать строфе:
Земную жизнь любить не перестану!

ЮРИЙ СОФИЕВ. РАЗРОЗНЕННЫЕ СТРАНИЦЫ [36] (воспоминания бывшего эмигранта)

Игорь Софиев. Предисловие публикатора

Мой отец, Юрий Борисович Софиев, прожил тяжелую, в какой-то мере трагическую, но вместе с тем интересную жизнь. Многие годы он провел в эмиграции, после гражданской войны. Воспоминания об этом периоде жизни отец написал уже здесь, в Алма-Ате. Разумеется, как человек литературного труда, он всюду писал всякого рода дневниковые заметки, но не регулярно и не в виде классического дневника.

Весь свой архив и всю библиотеку отец перед отъездом из Парижа передал частично разным русским эмигрантским учреждениям, частично — своему брату Льву Бек-Софиеву, ныне покойному.

А какая это была библиотека! Все поэтические сборники русских поэтов-эмигрантов, вышедшие с 1925–1926 годов, почти вся проза того же времени, да с дарственными надписями авторов! Все журналы демократического толка от «Современных записок» и «Русских записок» до «Чисел» и «Круга» в полном комплекте.

Жаль, конечно, было расставаться с таким богатством, но что поделаешь: Советское консульство в Париже предупредило нас, чтобы мы не брали с собой никакой крамольной литературы, а эмигрантская литература в те времена, за малым исключением, вся считалась крамольной.

Отец, как и все члены нашей семьи, придерживался левых убеждений. Однако, в отличие от моего деда, Н.Н. Кнорринга, и даже мамы, которые смотрели на события, происходившие в СССР, более трезво и реалистично, с налетом определенного скептицизма, был натурой увлекающейся, и его суждения были порой восторженно-безапелляционными со стремлением к идеализации. Даже моя бабка, Мария Владимировна Кнорринг, которая в молодости была эсеркой и всю жизнь оставалась социалисткой (правда, бердяевского толка), и та часто с иронией относилась к отцовской восторженности.