Синий город на Садовой

Когда именно придет полночь, узнать будет легко. Недавно на башне городского музея починили старинные куранты, и они каждый час разносили над городом дребезжащие удары. Среди ночной тишины их слышно было даже в Винькином блиндаже. А уж на рынке-то, в двух кварталах от музея — тем более!

2

Все было как в том сне про ночной рынок. Тучи обложили небо, и белесая летняя ночь стала черной. И полной сухого электричества. Иногда за крышами и тополями зажигались зарницы, но после них мрак делался еще непрогляднее.

Впрочем, на улицах кое-где горели фонари. Особенно на большой, на Первомайской. И у главных ворот рынка. Но только сумасшедший мог сейчас соваться к главным воротам. Винька крадучись пошел вдоль забора, пахнущего нагретыми досками. И чем дальше он шагал, тем гуще делался мрак…

…Потом, уже через много лет, вспоминая Виньку, словно какого-то другого мальчишку, Винцент Аркадьевич поражался его отваге. Отваге, заставлявшей Виньку шагать вперед, несмотря на ужас, который был внутри и вокруг. Винцент Аркадьевич снисходительно улыбался Винькиной глупости (вернее, наивности), но отвага искупала эту глупость. И постепенно проникаясь этой рыцарской смелостью, Винцент Аркадьевич снова превращался в маленького, взъерошенного от страха и решимости бойца Виньку. Того, кто шагал через ночь, чтобы сразиться с Тьмою — за себя и за всех, кого он любил. И за кого отвечал…

Винька знал, где можно раздвинуть доски, чтобы проникнуть на рынок. И раздвинул. И проник. И пошел через мрак, от которого закладывало уши.

Да все было, как тот сон. Предчувствие грозы, непонятная жизнь в слоях тьмы, громадные павильоны, которые были чернее окружающей черноты. Упругость ночного пространства, которое буквально приходилось расталкивать грудью… И даже шаровая молния, медленно пролетевшая между павильонами… И опять — густой мрак.

Главное — не обращать внимания на то, что шевелится и бесшумно мечется вокруг. Этому чужому миру нет дела до мальчишки. Дело до него будет там, на пустыре.

И вот он — пустырь. Между бревенчатой будкой, из которой торчит длинная (давно уже пересохшая) труба и дощатой стеной театра-сарая. Будку и сарай Винька лишь ощущал обострившимися нервами. Но не видел. Потому что здесь-то была совсем уже непроглядность.

Винька до онемения в пальцах стиснул рукоять меча. Что делать-то? Ждать?

Не было ни единого постороннего звука. Только его, Винькино, частое дыхание. Зато из черноты налетели комары. Может, это разведчики духа Тьмы? Винька левой ладонью принялся лупить себя по щекам и по шее, а плоским мечом по ногам. Комары исчезли так же стремительно, как появились. Да, неспроста…

А темнота вокруг Виньки наливалась все более густой враждебностью. Вот-вот кто-то высунет из нее руки, схватит Виньку…

Винька широким взмахом клинка очертил вокруг себя охранительный овал.

Поможет ли?

А что, если прижаться спиной к бревнам водокачки?

“Не надо, — шепнул на ухо Глебка. — В ней тоже опасность”.

“Тогда охраняй меня с тыла”

“Хорошо”.

Господи, скорей бы уж началось э т о…

И началось!

“День-бряк, день-бряк”, — жиденьким звоном пробились через ночь колокола курантов. И Виньку будто прошило током. И он чуть не заревел, но пружинисто встал в фехтовальную позицию — как киношный Робин Гуд перед решительной схваткой с шерифом Ноттингемским.

Ну?! Где ты ?! Подходи…

Никто не подходил.

А может, оно подкрадется сзади? Нет, там же Глебка! А может… вот о н о!

Какие-то сгустки мрака шевельнулись перед Винькой. Он сдавленно крикнул и открестился от них мечом. А потом — вперед! Рубанул! Еще!..

Разве поймешь, задел ли твой клинок существо, состоящее из воздуха и Тьмы?

А вдруг задел? Вот тебе! Вот!..

И Тьма ушла.

Да, темнота осталась, но Тьма ушла. Мрак сделался прозрачным, ночь — обыкновенной. В ней опрять запели комары, но уже не злобно-колдовские, а всегдашние, привычные (просто родные!). И бодро закричал под обрывами у пристани паровоз.

Вверху проклюнулась белая звездочка…

А дух?

Он был, конечно, жив (духа убить нельзя). Но беспомощен. Растерзанный на куски, он копошился у Винькиных сандалий и воздушной своей шкурой задевал его ноги. Так, по крайней мере, казалось Виньке.

Винька вытащил из кармана дырявый мячик. Нагнулся.

— А ну, полезай обратно! — И всосал духа Тьмы во внутренность резинового шарика. Без остатка. А затем нащупал в кармане припасенную гильзу-пистончик и заткнул ей отверстие, как пробкой.

Вот и все…

Нет, не все. Надо было избавиться от опасного груза навеки. И Винька знал — как. Для этого он прихватил из дома сетку-авоську.

Винька положил мячик в сетку (жаль его, конечно, он тут без вины виноватый, мячик-то, но что поделаешь).

Будка-водокачка стояла на кирпичном фундаменте, и некоторые кирпичи в нем еле держались — Винька это помнил. Он подобрался к будке. Нащупал теплый торчащий кирпич, расшатал, вытащил отколовшуюся половинку. Сунул в авоську, к мячику. Завязал сетку морским узлом, которому научился в лагере. Перебросил ее за спину, через плечо (кирпич ободряюще стукнул между лопаток). А меч он сунул под лямки на животе.