Синий город на Садовой

Большие звезды были похожи на мохнатых шмелей. Казалось даже, что они тихонько жужжат (хотя это гудел, конечно, тысячами отдаленных моторов и генераторов город). Снизу подымались пушистые пласты воздуха. Вперемешку — нагретые и прохладные. Поэтому звезды вздрагивали и шевелились.

Елька приткнулся рядом и молчал. Митя ощутил его колючее плечо. Не было теперь у Мити ни страха, ни досады. Было… да, хорошо. И, кажется, Митя понял, почему здесь у Ельки любимое место. Не у маленького акробата и клоуна Ельки, а вот у этого — тихого, с непонятной тайной.

Чтобы начать разговор, Митя сказал:

— Сколько тут живу, а не знал, что рядом такие джунгли.

— Ага… — И Елька повозился у Мити под боком.

— Ну… ты давай. Говори, зачем позвал-то?

— Ага… Мить, ты можешь поменять мне мои деньги?

— Как поменять?

— Мне надо, чтобы сто рублей одной бумажкой…

— Ты ненормальный, да? Ты меня за этим сюда волок?

— Нет, я нормальный. Просто мне очень надо… — И Елька зябко вздрогнул (уж не всхлипнул ли?).

Митя сказал осторожно:

— Посуди сам: откуда у меня с собой сто рублей? Тем более одной бумажкой. Ты же помнишь, крупнее десяток нам не давали. Да и тех уже нет, отдал родителям, потому что дома ни гроша…

— Вот и я хотел отдать, — прошептал Елька. — Маме Тане. Только надо обязательно одной деньгой. Такой, как я у нее… стащил.

Митя, кажется, присвистнул. Не нарочно. И съежился от неловкости. А Елька — опять шепотом:

— Я хотел сам обменять, подошел к одной тетке, что на улице помидорами торгует, попросил… А она: «Где столько набрал! Жулье паршивое! В милицию тебя!» Ну, я и бегом от нее… А потом подумал про тебя. Подумал: может, ты поможешь…

«И затеял этот дурацкий ночной поход!» Опять заныли ободранные ладони и ушибленный подбородок. Снова толкнулась досада на этого дурака. Но лишь на миг. Потому что почти сразу — догадка. Дело же не только в сотенной бумажке. Главное для Ельки — признание.

— Совесть, что ли, заела? — насупленно сказал Митя.

— Ага, — охотно откликнулся Елька. — Она давно заела… Я в начале каникул в больницу попал, весь июнь там лежал и все думали, что умру. Правда… И сам я думал. А не охота же. И я пообещал, что, если останусь живой, обязательно признаюсь. Про это дело…

— Кому пообещал?

— Ну… вообще. Взялся за крестик и прошептал… это…

— И тут же начал поправляться? — сказал Митя. И сразу испугался: не подумал бы Елька, что он насмехается. Елька не подумал. Вздохнул:

— Не сразу. Потом уж…

— Елька, зачем ты мне-то про это говоришь? Взял бы да и признался ей… маме Тане. Раз уж так вышло…

— Я так и хотел сперва. А потом боязно стало, сил нет…

— Испугался, что отдаст в интернат? — напрямик спросил Митя.

— Не отдаст она! Куда она без меня? Я же у нее один…

— А тогда чего же?

— Она… просто заболеет вся. Или руки опустит и начнет глядеть куда-то мимо. И так вот, будто плачет, хотя и без слезинок: «Хочешь быть такой же, как отец?..» Это ей страшней всего…

— Но ты же сам сказал, что хотел ей деньги вернуть.

— Ну да! Я обрадовался, когда, когда ты их дал. А потом подумал: она расстроится, что я такой. И загадал…

— Что загадал?

— Помнишь, я рубль метнул? Орел или цифра? Если цифра — признаюсь. Если орел — скажу, что нашел деньги за шкафом. Ты, мол, обронила их давным давно, они туда завалились… Потому что я их из шкафа тогда вытянул, из-под белья. Мама Таня там всегда документы и деньги прячет… Эту сотню отец дал, когда зимой приезжал, заходил последний раз. Мама Таня ее на одежду мне отложила. А потом: «Ох, куда же я ее засунула, голова дырявая!..» Так убивалась…

— А на тебя не подумала?

— Вот ни на столечко даже! Я ведь никогда раньше… ничего такого… Конечно, в школу ее не раз вызывали, потому что или в двойки закопаюсь, или по поведению «неуды», но это за всякие «цирковые представления». А не за это. Даже если в классе у кого-нибудь что-нибудь своруют, на меня никогда не думали…

— А сотню-то зачем стянул? — с прежней насупленностью спросил Митя. Он чувствовал: Ельке надо выговориться до конца. — Погулять захотелось?

Елька слегка отодвинулся. Спросил холодным шепотком:

— Ты думаешь, я для себя, что ли?

— А для кого?

— Не для себя я. Для одного парня…

— А! Он из тебя дань выколачивал, да?

— Не выколачивал он… Мить, а ты не выдашь? — И опять вздрогнул. И снова Митя ощутил, какой он, Елька, беззащитный со своими непонятными страхами. Кашлянул от жалости, обнял его плечо.

— Не выдам. Неужели я похож на сволочь?

— Мить, понимаешь… он убежал из армии.

— Дезертир?

— Ну… наверно… Я в январе забрался в один старый дом и там его увидел…

И шелестящим шепотом (похожим на шуршание мохнатых звезд) Елька поведал про свою короткую дружбу с беглецом.

3