Синий кадиллак

–Девять. У меня сын уже во второй класс в этом году пойдёт. И дочке четыре года. – Толик залпом выпил свой чай, со звоном поставил чашку и вытер салфеткой рот.

–Ну, вот видишь, столько уж лет прошло, – пожала плечами Людмила. А ты всё волнуешься… – Она смотрела на него, ничего не понимала, и как-то постепенно теряла интерес к разговору. Сидит перед ней почти незнакомый мужик – в костюме и галстуке. А раньше, кстати, ходил в футболке и джинсах. Потненькими ладошками трогает лоб… Говорит что-то непонятное о Милене… А Людмиле кажется, что этот человек перед ней – вовсе не Толик. Её дорогой Толик – он как бы где-то далеко, она уже сжилась с ним, отсутствующим. А этот, теперешний, ей почему-то не нужен. И его странные проблемы ей не нужны… А Толик, тем временем, всё говорил, говорил, и глаза у него всё метались – то по столу между ними, то по рукам. И только в лицо он Людмиле не смотрел.

…-И ты, пожалуйста, скажи своей сестре, что если она будет настаивать, я выпишу её из квартиры через суд. Я вот только сейчас с адвокатом встречался – ты, наверное, видела, вон за тем столом мы сидели, когда ты мимо прошла. Так вот адвокат сказал, что по новому закону, это делается на раз-два. И бабки она с меня не получит. И тебя тоже я предупреждаю – не давай. Я тут у матери вашей о тебе кое-что расспросил… Ты, Людка, молодец. Не в пример сестре, сама ковыряешься. Мужиков не ищешь. Так что побереги зелёненькие. Всё равно это будет не в коня корм.

Людмила вдруг машинально сказала.

–А все говорят, что в Германии хорошо лечат.

Толик вдруг закрыл свой фонтан и прямо посмотрел ей в лицо.

–Чего?

Она повторила со вздохом, без всякого умысла.

–В Германии, говорю, хорошо лечат.

Он несколько секунд помолчал, будто осмысливая. Потом совсем уже другим голосом как бы заметил:

–Ну, лечат и ради бога…

Она перебила.

–Так ты, значит, не хочешь дать деньги моей сестре?

И Толик опять загорячился, забормотал что-то сбивчиво и непонятно, как шаман. А она всё слушала и не могла понять сути. И даже припомнить не могла, говорил он так с ней когда-нибудь или не говорил…

И вдруг до неё дошёл смысл его слов. Как будто сквозь пелену воспоминаний ясно проступил чёткий силуэт настоящего. Так вдруг при посадке самолёта из тумана облаков вдруг мгновенно проявляется земля – и начинают сбегать струйки дождя по стёклам иллюминатора и высвечивается лес с макушками деревьев и крыши пригородных дач. А потом своей прямолинейностью и неотвратимостью вдруг наступает взлётно-посадочная полоса. И шутки уже закончены, нужно либо садиться, либо снова взлетать…

–…Сама подумай, с какого это хрена, я должен продавать свою доставшуюся от родителей квартиру, чтобы она отправилась в Германию с этим … непонятно откуда взявшимся мотопедом? У меня, между прочим, дети… Да и вообще – не в этом дело!

–А в чём? – Тупо спросила Мила.

–Ты что, не понимаешь? Он же бросит её там, в этой Германии, как только она бабки ему передаст. Тут же бросит, я даже не сомневаюсь! Она его и старше на целых четыре года, между прочим! А это в нашем возрасте вовсе немало!

Да… Как бы хорошо сейчас было бы взлететь прямо из-за стола, упорхнуть в окно, как бумажный самолётик из школьной тетрадки с плохой отметкой и никогда больше не возвращаться!

–Так ты, оказывается, ревнуешь Милену до сих пор…

У него вдруг вырвалось.

–Да если б она вернулась… Я бы всё отдал!

Вырвалось – и оборвалось. Закончилось всё для Людмилы. Разлетелись от правильного словца вдребезги и остатки глупой надежды, и разочарование, и злость, и недоумение – неужели вот так можно – сестру её любить всю жизнь, а перед ней Людкой – только притворяться хорошим, справедливым, честным? Якобы заботиться, чтобы не проиграла, чтобы не осталась в дураках, или правильнее сказать в дурах. А на самом деле по-звериному вцепиться в сестру, не отпускать, до сих пор любить, ревновать. В жертву приносить, не задумываясь – невесту, жену, детей… Столько лет! Вот оказывается, дело-то в чём. И не важно, что он сейчас говорит, и даже преданно заглядывает ей, Людмиле, в глаза. Убеждает, что он не ревнует, что он просто хорошо разбирается в жизни, а со стороны Милены большая будет ошибка связаться с таким му…., как этот Сергей и не вернуться к нему, Толику. И поняла Людмила, что, наверное, посильнее Толичкина любовь будет той, что мучила её саму все эти годы.

Люде даже жалко немного стало Анатолия.

–Я всё поняла. Можешь дальше не напрягаться. – Она допила кофе, полезла в сумку за кошельком. -Скажи мне только одно, Толик. Милена, когда разговаривала с тобой насчёт квартиры, упоминала что-нибудь о здоровье?

–Да этот её бугай здоров, как бык! С чего бы ему болеть? Нигде не работает, живёт то у одной бабы, то у другой… Я ведь говорил тебе – я о нём узнавал! Справки навёл, какие можно. Если не веришь – сама посмотри его посты в фейсбуке! Мотоциклы да бл..и.

–Ладно, уговорил. Посмотрю, – сказала она. – Только я вообще-то Миленино здоровье имела в виду.

–Милены? – Он посмотрел на неё растерянно. И тут же забеспокоился. -А что с Миленой?