Народ-богоборец, народ-страстотерпец, народ-исполин почему-то не хотел пробуждаться и идти вперед к светлой новой жизни. То есть он хотел, и даже очень, но что-то ему все время мешало.
К примеру, на Афанасия-ломоноса надобно всех ведьм из села повыгонять, а разве трезвым супротив ведьмы устоишь? Вот мужики и набираются храбрости по трактирам, а потом каждый свою ведьму шугает, да недошугивает, так что поутру опохмеляться приходится…
Только Афанасий-ломонос пройдет, как Ефрем Сирин на пороге, надо домового закармливать, каши ему на загнетке подкидывать. А где кашка, там и Малашка, снова сыр-бор-пир горой пошел.
Вот с грехом пополам прошло Сретенье. Наступает день святого Вукола. Тут и ежу ясно, что коровы пошли телиться, некогда господ слушать, всем хочется творожок кушать. А как святой Касьян — так три четверга праздновать обычай велит: на седмицкой, на масленой и на святой.
Герасим Грачевник пригонит грачей — новые лапти надо надевать и кикимору выживать. А чтобы кикимора не сердилась, надо вслед ей на ход ноги три чарочки с поклоном внутрь закинуть. Трудно мужику, особливо богобоязненному.
На Егорьев день ласточки прилетают, время запахивать пашню и начинать ранний яровой посев. Тут уже не до господских сказок про столетнее рабство — сами только что из крепостных вышли. Опять же царская власть, она от Бога! А ежели на Бога положишься, так и не обложишься.
Несколько раз крестьяне от избытка чувств били агитаторов до бесчувствия — русский народ уж ежели что задумает, так отвесит сполна, — но потом милосердно отливали водой, просили прощения, связывали и посылали нарочного в полицию. Дескать, смутьяны обезврежены, приезжайте за ними и привозите послабление в поборах.
Вследствие всего этого Валериан Балмашев пришел к смутной догадке: освобождение крестьян от векового засилья помещиков-узурпаторов необходимо проводить через посредников, способных ответить зарвавшемуся неблагодарному кулаку насилием на насилие. Таковыми посредниками после недолгого размышления и знакомства с работами Карла Маркса были признаны безземельные одинокие бобыли, ушедшие искать счастья в город и нашедшие его там на фабриках и заводах.
Вот с такими отцовскими мыслями Степан Балмашев и попал в университет, где обостренное врожденное чувство справедливости сразу выставило его в первую линию борцов за студенческую свободу. За это министр просвещения Боголепов отдал Степу в солдаты (на шесть месяцев в благословенную Вологду), откуда Степа вышел совершенно разъяренным.
ДОСЬЕ. БАЛМАШЕВ СТЕПАН ВАЛЕРИАНОВИЧ
От Степиной мести Боголепова спасло лишь то, что такой же недоучившийся студент Карпович на историческое мгновение опередил Степу, выстрелил в министра два раза и благополучно отправил его в мир иной, откуда Боголепов с любопытством стал наблюдать за дальнейшим развитием земных событий.
Вообще следует заметить, что недоучившиеся студенты в массе своей много более революционны, нежели студенты, благополучно закончившие курс. Комплекс неполноценности в сравнении с преподавателями и высокий уровень адреналина в крови не позволяет недоучке трезво оценивать реальную действительность и ввергает его и окружающую среду в массу неприятностей, чреватых быстрыми радикальными действиями по немедленному переустройству мира. Обычно такое переустройство заканчивается потоками крови.
Возможно, корни этого кровавого явления следует искать в оторванности молодых людей от родительского дома, где папенькин ремень до поры до времени сдерживал свободолюбивые устремления чад. Но избавившись от позорной зависимости, юные страдальцы впадали в ересь и не могли более усердно грызть гранит науки.
У большого города много соблазнов: вино, табак, женщины, мужчины… Полная свобода — тоже большой соблазн. И если на пути перед тобой обозначилась развилка, то у кого поднимется рука осудить молодую душу, выбирающую более славный путь освобождения народа? Тем более что на этом пути не надо изучать математический аппарат дифференциального исчисления, начертательную геометрию или вызубривать наизусть все мелкие косточки никому не нужного и весьма несовершенного человеческого скелета.