Синий краб

Однажды Паскуаль не пошёл на прогулку. Он сидел у окна и делал набросок головы Лючии. С высоты третьего этажа был виден лишь её затылок и ритмично двигающиеся плечи. Челломи рисовал по памяти. Потом он оставил рисунок на подоконнике и впервые ушёл к морю без альбома и красок.

…Он вернулся поздно. Спать не хотелось. Паскуаль открыл окно. Тёплый ночной воздух пахнул в комнату и потушил свечу. Ветер принёс запахи моря и просмолённых рыбачьих барок. Лунный свет дробился на гладких булыжниках мостовой. Луч его упал на подоконник, осветил рисунок. Лючия улыбалась художнику. Челломи выпрямился и тихо сказал в ночь:

— Аморе миа…

Вскоре Паскуаль получил письмо из Рима. Он прочитал его, барабаня пальцами по столу, и скомкал листок. Через два дня Челломи собрался уезжать. Утром он обратился к девушке:

— Мне надо сказать тебе, Лючия…

Она выжидающе смотрела на него.

— …одно слово… Но я скажу завтра.

Ночью он спустился во двор. Улица спала, и ни одно окно не светилось. У стены в корыте с водой отражалась зелёная звезда. Она привыкла плескаться в море и, попав в мыльную воду, замерла от удивления. Паскуаль нащупал на земле ржавый гвоздь и, подняв его, нацарапал на стене: АMORE.

Известковые крошки упали в корыто. Звезда вздрогнула и разбилась на зелёные брызги.

Перед рассветом Паскуаль Челломи уехал в Рим.

Он вернулся в Салерно через месяц. Утром, как обычно, спускаясь по лестнице, он увидел Лючию. Она кивнула художнику с равнодушной улыбкой. Паскуаль ждал чего угодно, только не этой улыбки. Выцарапанное слово виднелось над её головой, а она улыбалась как раньше. И Челломи вдруг понял простую вещь: девушка не умела читать. Тогда он подошёл ближе, собираясь сказать то, что она не могла прочесть, и увидел на пальце у неё кольцо. Оно успело потускнеть от мыльной воды. Вскоре художник узнал, что Лючия вышла замуж за матроса с каботажной шхуны, который сразу после свадьбы ушёл в рейс.

Каждое утро теперь выходил Паскуаль во двор с холстом и красками. Он писал портрет Лючии. Она не возражала, но почти не обращала внимания на художника. Челломи хотел изобразить её такой, какой увидел её первый раз. Поэтому он иногда спрашивал девушку о чём-нибудь, и Лючия, отвечая, поднимала голову и улыбалась уголками губ. Лишь один раз он задал ей вопрос не для того, чтобы она позировала.

— Ты любишь его, Лючия? — спросил Челломи.

Она не подняла головы, видимо, не расслышала.

Паскуаль особенно долго работал над руками девушки. Его всё время не покидала болезненная мысль, что с распаренного пальца нельзя снять кольцо…

На стене он вывел всего три буквы, две остались за краем картины. Впрочем, теперь было всё равно…

Челломи работал всё лето и начало осени. К концу он очень устал, и часто испытывал странную досаду, хотя знал, что картина удалась. Наконец, с подчёркнутой аккуратностью вывел он на холсте своё имя и лишь в последнем движении, нервном и злом, он позволил проявиться своей непонятной досаде: подпись была подчёркнута коротким взмахом кисти…

Какая судьба ждала картину? Сколько глаз останавливалось на ней, внимательных и равнодушных, злых и восхищённых? Она не расскажет ни о качающейся глухой темноте трюма, ни о ноябрьском вечере в Екатеринбурге, когда в немощёных переулках чавкали копыта лошадей, и экипаж медленно тащился мимо тёмных домов и тусклых, желтых фонарей…

Алексей стоял у окна вагона. По чёрным вершинам берёз прыгали синие звёзды. Глухо вскрикивал паровоз. Алексей снова вспомнил картину Челломи. Что стало потом с неизвестным ему художником?

Разбогател ли он на заказах именитых горожан, или так и умер в тесной комнате на верхнем этаже? А может быть, итальянец Паскуаль Челломи вступил в гарибальдийскую тысячу, чтобы разрушить глухую стену с непрочитанным словом «любовь»?

Или вообще ничего такого не было?..

Над тёмными гребнями лесов не гасла полоска зари. Стучали колёса.

1959 г.

Табакерка из бухты Порт-Джексон

— Нет ли у тебя спичек? — Это были первые слова, которые я услышал от своего друга — инженера Виктора Кравцова, когда мы встретились в рыбачьем поселке в Крыму. Получив коробок, он вынул трубку и принялся набивать ее из плоской табакерки.

— Как это понимать? — спросил я. — А твой излюбленный «Беломор»?

— От папирос бывает рак легких, — авторитетно заявил Виктор. — Кроме того, надо же использовать по назначению эту вещь. — Он щелкнул крышкой табакерки и добавил: — Штука эта необыкновенная.

— Да? — сказал я довольно равнодушно.

— Не веришь? — усмехнулся Виктор. — А хочешь, я расскажу тебе ее историю?

— Ладно, — согласился я. — Валяй, рассказывай историю…

Мы шли берегом моря. Он тянулся вдаль белой песчаной полосой, ровный и однообразный. И прежде чем Виктор закончил свой рассказ, мы ушли далеко от поселка…

— Однажды утром я обнаружил, что кто-то испортил мой кабель, — начал Виктор. — Хороший кабель для антенны, в пластмассовой изоляции, длиной метров в шесть. Он по-прежнему лежал в ящике стола, но был перерезан в самой середине… Я позвал своего младшего братишку Антона и спросил:

— Твоя работа?