Синий роман

…о чём может поведать разбитый, безухий, как Пьер унитаз? О дожде, которого нет. Друзья через запятую. Кофе через сигарету не в затяжку. Индийская музыка на одном аккорде. Любовь в ритме раста, постепенно разлагающаяся под солнцем египетских пирамид. Ра. Верблюды. Кони. Ослы (один из них поведал миру о Христе) и песок. Много песка. Он во рту, в волосах, в волосатых руках и в причинных местах, на зубах и в глазах… и только настоящий Бог может не обращать внимания ни на песок, ни на музыку, ни на любовь и даже на то, что до сих пор нет дождя…

В эпилоге Солнечный Генерал Родина цитирует Вертинского с Окуджавой, а это значит: солнце спряталось за тучами, и в душе его уже третью сотню лет идёт дождь, превращая изумительную, но непонятную стальную вещицу в обычную ржавчину.

Не грусти. Не надо. Я уверен: всё образуется. И непонятная стальная вещица обретёт свои привычные очертания. Если, конечно, окончательно к тому времени не заржавеет.

А, впрочем, давай, мой добрый друг, открой своё сердце для печали и тоски. И пускай на нём скребут дикие кошки. Ну, хотя бы для того, чтобы смог ты (не сейчас, а потом, когда выйдешь из запоя хандры и одиночества) по достоинству оценить мою вчерашнюю шутку: «посмотрел фильм о том, как очередной робинзон крузо попал на необитаемый остров. Только остров тот находился в северных широтах, и поэтому фильм был короткометражным».

Неожиданно для себя за соседним столиком я услышал что-то в стиле реггей. Как и когда эти двое появились в непосредственной близости от меня, навсегда останется загадкой.

– Опасный народ эти растаманы.

– Почему?

– Да хрен их знает, – он налил, – не доверяю я гитаристам всяким с накуренными носами, – выпил и поставил в виде вопросительного знака точку: – Ну, что хорошего может выйти из темноты?

– А из синевы, значит, может?

– От синевы в голове не темно, а криво. Поэтому, пусть зигзагообразная, но мысль всё-таки присутствует.

– А кто такие эти растаманы?

– Боже мой, с кем я пью? Он ни хрена не знает, ни о ленивых рабах с берегов Ямайки, ни о музыке, которую те довели до совершенства и назвали реггей, ни, наконец, о религии, этой самой музыкой рождённой, – он сделал паузу. Заполнил её водкой. Запил лимонадом и продолжил: – религия эта называется раста, а её последователи – растаманами. Понятно?

– Понятно. Но только может ли быть так, чтобы из какой-то попсы возникло целое религиозное движение?

– Не знаю, может быть, ты и прав, но приятно думать, что религия рождена музыкой, а не наоборот.

Я, словно замороженно-завороженный, залпом выпив свой портвейн и, напрочь забыв о кофе, слушал их и думал: «А ведь, действительно, иногда нам просто необходимо обманываться. Ну, скажем, для того, чтобы…»

– Василий, ты Николай Петровича помнишь?

– Это тот, что плачет только одним глазом?

– Угу.

– Ну, как же! Такого забудешь.

– Прикинь, у него была высокая температура. Чтобы сбить её, он выпил чаю с малиной, молока с мёдом, водки с перцем и замёрз.

– Да уж, погорячился Коля, – заметил Василий, налил, выпил и, задумавшись над бренностью жизни нашей, философично резюмировал: – погорячился, потому и замёрз.

Выставочный зал № 2. Картина «Галерея».

Итак, галерея. Вход по цене семьдесят пять центов с рыла. Унылая и вечно сонная старушка, божий одуванчик – в качестве бесплатного приложения для посетителей. И огромный полосатый кот. Не кот, а тигр после менингита. Самая большая местная достопримечательность. Он об этом знал и валялся, где ему вздумается. Чаще всего это происходило в самых неподходящих для этого местах, и люди, восхищаясь его размерами и расцветкой, осторожно (не дай бог побеспокоить) обходили чёрно-рыжего нахала. Однажды какой-то зевака, залюбовавшись одной из работ, кота не заметил и наступил ему на хвост. Поднялся дикий вой, сравнимый разве что с сиреной во время авиа-налета, но не это главное. Главное заключалось в другом: кот, как лежал, так и оставался лежать на полу. Большое и ленивое животное.

И, вообще, в галерее царила довольно ленивая атмосфера. Причём, нельзя сказать, что лень вызывали экспонаты. Отдельные из них были лучше или хуже, но воплощением движения. На одной из картин местного хиппи даже был изображён убитый, двигающийся наркоман, в огромном шприце которого была жидкость, состоящая из цветов. Что именно хотел сказать автор данного шедевра, я не знаю, но подозреваю, что связывал он это хозяйство с детьми цветов. Цветы, наркотики и смерть. Как воплощение жизни.

Я приходил туда раз в неделю. В понедельник. Для некоторых понедельник – день тяжёлый, пропитанный вчерашним перегаром. Для меня же это день общения с творчеством. Приняв в ближайшей кафешке на грудь два стакана портвейна и нарезав, в ожидании когда же заберёт, три круга вокруг выставочного зала, я проникал в храм красоты. Ослепительную белизну моего плаща по обыкновению подчёркивали две-три капли вина.