Синий рыцарь

Я не сказал ему правду, потому что она могла испортить ему настроение, а правда заключалась в том, что война действительно меня пугала, но я ее не ненавидел. Не очень-то я ее любил. Но и не ненавидел. Я знаю, войну ненавидеть модно, и я хотел ее ненавидеть, но у меня не получалось.

– Покидая Вьетнам, я поклялся, что больше никогда не стану стрелять, а теперь я – полицейский. Только представьте, – сказал Уилсон.

Ничего себе, подумал я, он м н е такое говорит. Неожиданно разница в возрасте исчезла. Он рассказывал мне то, что, вероятно, говорил и своим младшим партнерам в одинокие часы после двух ночи, когда неудержимо тянет поспать или когда сидишь в «дыре», пытаясь спрятать патрульную машину в каком-нибудь переулке и поспать часик, но все равно не отдохнешь нормально. Всегда остается страх, что тебя заловит сержант или раздастся вызов по радио. А что, если и в самом деле уснешь, а в это время передадут срочный вызов, и ты его пропустишь?

– Может и так случиться, что прослужишь двадцать лет, так ни разу и не выстрелив, – сказал я.

– А вам приходилось стрелять?

– Пару раз, – кивнул я, а он, как и полагается, не стал больше расспрашивать. Только гражданские спрашивают: «Что вы испытывали, когда в кого-то стреляли?» и прочую чепуху, потому что если делаешь это на войне или по долгу службы, то не испытываешь ничего. Если делаешь то, что тебе полагается делать, то почемуты обязан что-то испытывать? У меня такого не бывало. Когда проходит страх за свою жизнь и адреналин приходит в норму, – ничего. Но люди обычно не могут воспринять такую правду, они воспринимают ее как оскорбление, и поэтому я обычно говорю то, что они хотят слышать, привычные клише.

– Собираешься остаться на работе, окончив колледж?

– Могу и уйти, если когда-нибудь закончу, – рассмеялся он. – Но мне все не верится, что учебе когда-нибудь придет конец.

– А может, к тому времени и не захочешь. У нас довольно странная работа. Такая... захватывающая. Некоторые парни не согласятся уйти и за миллион.

– А вы?

– О, я завязываю, – сказал я. – Уже почти завязал. Но работа все равно цепляется к тебе и не отпускает. Когда видишь, какие люди беззащитные и уязвимые... Да и что может сравниться с удачно проведенным арестом, если у тебя действительно есть инстинкт.

Он посмотрел на меня секунду, потом сказал:

– Мы с Роджерсом в прошлом месяце взяли одного подозреваемого по двести одиннадцатой. Потом выяснилось, что на нем висело пять ограблений. Когда мы остановили его на улице оштрафовать, у него на спине за ремнем был пистолет 75-го калибра. Мужик нам показался подозрительным, потому что все время потел, а рот у него был пересохший. Действительно событие, когда такого берешь, особенно если не знаешь, на каком волоске висела твоя жизнь. Понимаете, ведь он сидел, смотрел то на меня, то на Роджерса и все прикидывал, как бы нас пристрелить. Мы только потом это поняли.

– Это тоже часть нашей работы. Чувствуешь себя живее. Слушай, да ты говоришь так, словно ты Бамперизован, а ведь я тебя не натаскивал.

– Мы работали вместе одну ночь, помните? – спросил Уилсон. – Мою самую первую ночь после академии. Я тогда боялся вас больше, чем преступников на улицах.

– Верно, работали мы вместе. Я теперь вспомнил, – солгал я.

– Ладно, мне надо топать, – сказал Уилсон, разочаровав меня. – Пора в школу. У меня на следующей неделе две контрольные, а я даже еще не начинал готовиться.

– Держись за это место, Уилсон. Крепко держись, – сказал я, запирая свой шкафчик.

Я вышел на стоянку и решил пропустить пару стаканчиков в соседнем баре неподалеку от Силверлейк, прежде, чем ехать к Круцу. Владельцем там был мой старый приятель, у него когда-то был приличный бар на моем участке, а этот он купил уже потом. Конечно, он уже не был человеком с моего участка, но все еще угощал меня бесплатной выпивкой, наверное, по старой памяти. Большинство владельцев баров поят бесплатно немногих полицейских, потому что иначе их столько слетится к твоему источнику, что придется закрывать лавочку. Гарри угощал только меня и нескольких детективов, которых действительно хорошо знал.

Было пять часов, когда я остановил перед заведением Гарри свой «Форд» пятьдесят первого года выпуска. Машине почти двадцать лет, и я проехал на ней всего сто тридцать тысяч миль, а двигатель еще заводской. Я никуда не езжу, разве что во время отпуска да на рыбалку. С тех пор, как я стал встречаться с Кэсси, я стал пользоваться машиной чаще, чем раньше, но даже с ней я редко выезжаю далеко. Обычно мы ездим в кино в Голливуд, или в «Музыкальный Центр» посмотреть легкую оперу, или на концерт в «Чашу» – любимое место Кэсси, или на стадион «Доджер» – это мое любимое место. Еще мы часто ездили в «Стрип» на танцы. Кэсси хорошо танцует. Она правильно делает все движения, но никак не может освоиться и предоставить телу двигаться самому. У Кэсси на первом месте – голова. Одно я решил твердо – уезжая из Лос-Анжелеса, я возьму с собой свой «форд». Интересно будет посмотреть, сколько проживет машина, если с ней правильно обращаться.