Синий рыцарь

– Наверное, мне хотелось уехать из родного города. Там никого не осталось, кроме двух двоюродных братьев и тетки. Меня с братом Клемом вырастила наша бабушка, а когда она умерла, обо мне стал заботиться Клем. Он был настоящий распутник, крупнее, но мы совсем не похожи. Любил лишь жратву, спиртное и женщин. У него была собственная бензоколонка, и как раз перед Пирл-Харбором, в ноябре это было, он погиб, когда взорвалась шина у грузовика, а он упал в яму для отработанного масла. Мой брат Клем умер в вонючей яме с маслом, убитый проклятой шиной! Это было так нелепо! У меня не осталось никого, кто бы хоть немного меня волновал, потому я и завербовался в пехоту. Меня дважды ранило, первый раз на Сайпане, а потом в колени при Айуо, и из-за этого меня едва не отказались принимать в Департамент. Мне пришлось обмануть полицейского хирурга. И знаешь что еще? У меня нет ненависти к войне. Почему бы не признаться откровенно? У меня нет к ней ненависти.

– Неужели тебе никогда не было страшно?

– Было, конечно, но в опасности есть нечто такое, что мне нравится, к тому же я умею сражаться. Я понял это сразу, и после войны поэтому перешел в другую контору и никогда не возвращался в Индиану. Я там ничего не забыл, черт возьми. Билли был со мной, а работа мне нравилась.

– Кто такой Билли?

– Билли был мой сын, – сказал я. Я слышал, как гудит кондиционер, знал, что в комнате прохладно, потому что Лейла выглядела такой свежей, но спина моя все равно намокла, а выступивший на лице пот струйками стекал за воротник.

– А я и не знала, что ты был женат, Бампер.

– Это было сто лет назад.

– А где твоя жена?

– Не знаю. В Миссури, наверное. А мол-сет, уже умерла. Это было так давно. Она была совсем молоденькой девушкой, когда я встретил ее в Сан-Диего. Девушка с фермы. Во время войны их много появилось на побережье. Они приезжали в поисках работы на оборонных заводах, и некоторые из них слишком много пили. Верна была бледным и тощим существом. В Сан-Диего я попал после первого возвращения из-за океана. Грудь у меня была вся в ленточках наград, а ходил я с тростью, потому что первый раз меня ранило в бедро. Наверное, это одна из причин, почему мои ноги сейчас ни к черту не годятся. Я подцепил ее в баре, переспал с ней в ту же ночь, а потом стал приезжать к ней всякий раз, когда получал увольнительную. И вот, не успел я снова отплыть на войну – бац! – она мне и выкладывает, что залетела. У меня тогда было такое же предчувствие, как и у многих парней, – что меня скоро убьют, что жизни все равно конец, так что однажды вечером мы здорово напились, я отвез ее к мировому судье в Аризону и женился. Она получила мой аттестат, писала мне все время, но я не очень-то ее вспоминал, пока меня не ранило во второй раз, и я вернулся домой окончательно. А там меня ждала она вместе с моим хилым и болезненным Билли. Мое настоящее имя Уильям, знаешь?

– Нет, не знаю.

– Словом, я пересилил себя, но как ты уже говорила, Лейла, какой смысл в том, что из-за этого будут страдать и другие, поэтому я вернулся в Берне и Билли, мы отыскали неплохое местечко на океанском побережье, где можно было спокойно жить, и я подумал, черт возьми, а ведь живем мы совсем неплохо. Тогда я снова записался в армию на новый срок и очень скоро стал старшим сержантом. С Верной было все в порядке – то есть, я мог ей доверять, после появления Билли она бросила пить и достойно вела все домашние дела. Она была всего лишь бедной глупой деревенской девчонкой, но должен признать, нас с Билли она обхаживала по-королевски. Я был счастлив, мне предстояло прослужить при штабе на военной базе еще пять лет, а Билли был для меня... даже не знаю, как сказать – словно он стоял на гранитном утесе и наблюдал за всем миром от самого Начала и до Сегодня. Впервые у меня появился смысл в жизни. Понимаешь?

– Да, наверное.

– Ты не поверишь, но когда ему было едва четыре года, он напечатал для меня поздравительную открытку на Валентинов день. Клянусь, он умел читать и печатать на машинке уже в четыре года. Он лишь спросил мать, как составлять слова, а текст придумал сам. Он был такой: «Папа. Я тебя люблю. Билли Морган.» Ему только-только исполнилось четыре года. Можешь поверить?

– Да, я тебе верю, Бампер.

– Но как я уже говорил, он был болезненный мальчик, весь в мать, и даже теперь, когда я тебе про него рассказываю, я не могу себе его представить. Я подсознательно отталкиваю от себя его образ, и даже если пытаюсь, не могу вспомнить, как он выглядел. Знаешь, я читал, что только шизофреники способны контролировать подсознательные мысли, и, может быть, я и есть шизоид... Но я умею это делать. Иногда бывает, что я сплю и вижу во сне тень, и эта тень – маленький мальчик в очках или с хохолком на макушке, и я тут же просыпаюсь и сажусь на кровати, а сна как не бывало. Я не м о г у представить его себе ни во сне, ни наяву.

– Когда он умер?