Синий рыцарь

– Никогда не видел, чтобы кто-то лопал йогурт с такой скоростью, – сказал парнишка, когда я закончил.

Я никак не мог вспомнить, как его зовут, и мне чертовски хотелось, чтобы у них на серой униформе были таблички с именами, потому что мне всегда нравилось переброситься словом-другим с тем, кто меня кормил, и назвать его по имени... Это самое малое, чем можно человека отблагодарить.

– А нельзя ли немного пахты? – спросил я, когда он бросил пустые упаковки от йогурта в сверкающий мусорник за прилавком. Как и любой хороший молочный завод, это место просто сверкало и пахло чистотой, здесь было приятно и прохладно.

– Конечно, Бампер, – сказал он, выходя из-за прилавка и возвращаясь с пинтой холодной пахты. Тот, кто давно работает на молочном заводе, никогда не вынес бы мне пинтовую упаковку, тем более когда я помираю от жажды с похмелья. Я не стал ничего говорить, а просто поднес упаковку ко рту, задрал голову и залил содержимое внутрь, глотнув всего лишь три раза и заставив его понять свою ошибку.

– Наверное, мне нужно было принести тебе кварту, а? – спросил он, когда я опустил картонку и облизал губы.

Я улыбнулся, пожал плечами, а он прошел в заднее помещение и вернулся с квартой.

– Спасибо, приятель, – сказал я. – Меня сегодня просто мучает жажда. Я опять поднял картонку с пахтой, пустил в рот густой и восхитительный на вкус поток и начал глотать, но уже медленнее, чем раньше. Добив кварту, я оказался в полной норме. Теперь я мог заняться чем угодно.

– Прихватишь с собой кварту? – спросил парень. – Может, хочешь еще йогурта или немного творога?

– Нет, спасибо, – ответил я. Никогда не позволял себе быть любителем поживиться на халяву, как некоторые из моих коллег. – Пора на работу. Иногда в пятницу по утрам бывает весьма много хлопот.

Вообще-то я просто обязан был с ним хоть немного поговорить. Я знал, что должен, но у меня не было настроения. Этот парень обслуживал меня впервые, поэтому я произнес ту фразу, которую говорят все полицейские, когда на девяносто процентов уверены, каким окажется ответ.

– Сколько я тебе должен?

– Забудь об этом, – ответил он, тряся головой. – Заезжай к нам в любое время, Бампер.

Подъезжая к главным воротам фабрики, я раскурил новую сигару. Я был уверен, что не схлопочу из-за нее приступ несварения, желудок у меня был так хорошо заизолирован, что я мог съесть консервную банку и ничего не заметить.

Потом до меня дошло, что сегодня я в последний раз заезжал на молочную фабрику. Проклятье, подумал я, ведь все, что я сегодня буду делать, окажется в последний раз, и неожиданно начал надеяться, что сегодня получу какие-нибудь рутинные вызовы вроде выезда на кражу или семейный скандальчик – обычно я терпеть их не могу, потому что приходится изображать мирового судью. Сегодня я охотно выписал бы даже уличную квитанцию.

Будет целое событие, подумал я, настоящее событие, если я останусь на работе, отпахав уже двадцать лет. Пенсия к этому времени у тебя уже в кармане, и ты полный ее хозяин и владелец, ведь за нее заплачено двадцатью годами службы. Независимо от того, что ты делаешь или не делаешь, тебе полагается пожизненная пенсия в сорок процентов от зарплаты, начиная с того момента, когда ты уходишь из Департамента. Пусть даже ты уволен за то, что столкнул мерзавца с пожарной лестницы, пусть даже тебя посадили за ложь на суде, когда ты пытался упрятать другого мерзавца туда, где ему полагается быть, пусть ты опустил свою дубинку на волосатую черепушку какого-нибудь хлыща из колледжа, срывающего с тебя значок и таскающего на демонстрацию магнитофон, словом, неважно, что ты натворил, тебе обязаны платить пенсию. Если придется, тебе будут посылать чеки даже в Сен-Квентин. Никто не может отнять у тебя пенсию. И когда ты об этом знаешь, подумал я, работа полицейского приносит еще большеудовольствия, подталкивает тебя немного и делает чуть более агрессивным. Мне понравилось бы и дальше работать полицейским, когда пенсия уже целиком моя.

Проезжая по улицам, я невольно выделил из доносящейся из рации болтовни один голос. Он принадлежал девушке, и такого приятного и сексуального голоса мне не доводилось слышать за всю службу. Сегодня она работала на тринадцатой частоте. У нее был свой собственный стиль ведения связи. В отличие от других, она не отвечала штампованными фразами и не заканчивала их безликим «прием». Голос ее – то низкий, то высокий, – словно песня, получить от нее вызов даже на аварию, которые патрульные полицейские в большинстве своем ненавидят из-за невыносимой скуки, становилось уже не таким скверным событием. Должно быть, она сохла по какому-то копу из отряда Четыре-Л-Девять, потому что когда она произносила «Четыре-Л-Девять, прррие-ммм!», голос у нее становился мягким, хрипловатым и бросал меня в чувственную дрожь.