Синий ветер

Труднее всех было Олегу. Ему приходилось пробивать дорогу, копать и копать, почти беспрерывно. Он потерял всякое ощущение времени и пространства, работал скорее машинально и равнодушно. Лишь иногда им овладевала злость, он остервенело работал лопатой, но злость проходила так же быстро, как иссякали силы. Тогда он ложился в снег и лежал, тупо глядя вверх, на его разгоряченном лице таял снег, а у него не хватало сил даже вытереть лицо.

После четвертой ориентировки впереди пошел Глазков, Олегу должно было стать легче, но он не испытывал никакого облегчения и даже после привала не отдохнул. Иногда ему хотелось сесть и никуда не двигаться, но сзади шла Вера, и он начинал стыдиться своей слабости. Вера шла рывками, он ощущал эти рывки по тому, как дергалась веревка. Ему казалось, что он слышит и тяжелое дыхание Веры, хотя он понимал, что не может его слышать из-за непрерывного грохота пурги.

Потом он снова шел первым, и ему опять казалось, что он слышит ее дыхание. Когда они, вырыв в снегу яму, сели отдохнуть, лицо Веры оказалось рядом, и он не услышал, а почувствовал это дыхание — частое и теплое, почему-то пахнувшее парным молоком. Потом она закрыла рот ладонью, он догадался, что у нее замерзла рука. Он снял варежку, взял эту руку и сунул ее сначала к себе под шубу, потом под китель. Она была маленькой и худенькой, эта рука, она почти не двигалась, только слышно было, как часто бьется пульс. И Олег вспомнил отца, его руку, которую он держал последний раз в больнице…

Наверное, он уснул на несколько секунд, а может быть, и минут, потому что не заметил, как выпустил эту руку, а когда очнулся, ее уже не было, а Глазков орал в самое ухо:

— Товарищ капитан, товарищ капитан!

— Вставайте, — где-то совсем рядом мягко сказала Вера. Он повернулся на голос и опять ощутил на лице теплую струйку ее дыхания.

— Вставайте, — повторила она и провела холодной еще рукой по его лицу. Он схватил эту руку и прижался к ней губами.

— Не надо. — сказала Вера тихо, почти шепотом, по он услышал ее.

Потом они опять шли, копали снег, падали, поднимались и снова шли. Олегу казалось, что они идут уже месяц или два, но, когда он посмотрел на часы, выяснилось, что прошло всего четыре с половиной часа с тех пор, как они оставили машину.

«Черный вечер, белый снег…» Снег был темно-синим, почти черным, он лез в нос, в уши, за шиворот. Ресницы смерзались: стоило на мгновение закрыть веки, как их уже не откроешь — схватывает льдом.

«Ветер, ветер… На ногах не стоит человек». Ветер бьет в лицо, валит в снег. Хочется отвернуться, стать спиной к ветру, но нельзя — потеряешь ориентировку, будешь кружить, пока не замерзнешь. И ветер тоже кажется синим…

Они добрались до аэродрома только через семь часов. Козырев напоил их чаем. Глазков с Верой сидели у печки. Олег спрятался за барьером, потому что не мог же он сидеть в своих голубых кальсонах вместе со всеми.

Когда на аэродром пришел вездеход, Козырев показывал им все ту же «Карнавальную ночь», а они все трое спали.

10

Очередным рейсом из Москвы прилетел инспектор Жаров. В главке он курировал строительное управление Игрушечного, сейчас приехал собирать для какого-то доклада данные об организации социалистического соревнования на стройке.

В этот день Борисов дежурил по управлению и забыл послать за инспектором машину.

Поэтому Борисов сразу же попал к Жарову в немилость. Чаще всего инспектор старался не замечать Борисова, Вот и сейчас, приехав в роту буровзрывных работ проверять организацию соревнования, он ни о чем не спрашивал Борисова, а все время обращался к сержанту Охрименко. Впрочем, он знал, что Борисов здесь недавно и вообще человек в этой роте временный.

Сержант повел Шарова в ленинскую комнату, показал стенд, на котором были вывешены взводные и ротные обязательства.

— Так, с гласностью у вас, кажется, порядок, — сказал Жаров и сделал пометку в блокноте. — Ну, а как насчет индивидуальных обязательств?

— Все взяли.

— Все?

— Так точно.

— А где это зафиксировано?

— Та у меня ж! У канцелярии.

Приведя инспектора в канцелярию, сержант открыл шкаф и достал пухлую папку.

— Вот, побачьте.

Жаров развязал тесемки и высыпал на стол кучу тетрадных листочков. Пересчитав их, удивленно заметил:

— Действительно все. Молодцы! Ну, а наглядная агитация на объектах имеется?

— Та у нас же один объект, Муськин пуп. Звиняйте, Муськина гора.

— А там есть?

— Так точно.

— Я хочу посмотреть.

— Туда никак нельзя. Скоро рвать будем.

— Ну ладно, посмотрю потом.

Полистав протоколы комсомольских собраний и заседаний бюро, Жаров уехал.

11

Через четыре дня в Игрушечном приземлились сразу три самолета Ан-12. Этими самолетами буровзрывная рота должна была быть переброшена на другую стройку. Щедров приказал Борисову лететь вместе с ротой и на новой стройке ждать прибытия только что назначенного командиром роты майора Круглова. Майор вылетел из Москвы, но застрял где-то на перепутье.

Первый самолет забрал бурильные станки и взрывчатку. Началась погрузка во второй самолет, когда к Борисову подошел Охрименко: