Синий ветер каслания

Кай-о! Кай-о! Кай-о! Йо!

Прошелся я по земле.

Пошумел и повеселился.

И уснул.

Та сторона горла моего,

которая должна спать,

задремала.

Та сторона языка моего,

которая должна дремать,

уснула.

Горло мое не ревело.

Язык мой не наслаждался.

Я спал крепким медвежьим сном.

Но однажды слышу той стороной уха,

которая должна слышать и во сне,

слышу шум какой-то.

Открываю глаза.

И той стороной глаза,

которая должна видеть и во сне,

вижу: собака.

Скалит зубы, лает.

На меня скалит зубы.

На меня лает.

А рядом с ней — Человек.

Глаза у него такие же, как у меня,

только одежда у него красивее,

расшита узорами,

да лицо белое.

В одной руке у него топор,

в другой — копье.

Топор большущий

сияет лезвием.

Копье длиннущее

сияет острием.

На дверь моего дома

накатывает бревна.

Сквозь сырые и толстые бревна

крохотным оконцем сияет

острие копья.

Сыплют меня снегом —

будят ото сна.

Я рвусь к двери.

Но дверь уже не моя.

В миг, когда я только увидел

высокое небо,

меня пронзило железо.

В миг, когда я только понял

сладость свободы,

на меня накинули петлю.

Петля крепче железной.

Копье острее смерти.

И волокут меня куда-то

по сырой и тяжелой земле.

Снимают мою шубу,

подсчитывая пуговицы,

просматривая карманы,

разрубая меня на куски.

Хорошие части мои

на хорошее место кладут,

плохие части мои

на грязную землю бросают.

И в голове копаются,

будто в ней что-то замуровано,

и расчлененного меня снова собирают,

бережно укладывая в люльку

с черемушьими ободками.

И на нарте скользящей везут меня

в деревню, звенящую

девичьим и юношеским смехом.

Снежки летят. Стар и мал

в снег играют, умывая друг друга

холодными, белыми хлопьями.

Со звериным криком вносят меня в дом,

с человечьим криком усаживают

мою голову на стол.

И полные чаши озерной пищи

передо мной ставят,

и таежная пища

дразнит меня вкусным таежным запахом.

Сидя в счастье вкусных блюд,

я не заметил, как вокруг меня

собрались люди.

В солнечные игры они играли,

плясали вьюгой, извивались рыбами,

наряжались в зверей,

и каждый из них

строил из себя человека

с большой буквы.

Играли, а дни считать

не забывали.

На пятую ночь в честь меня

забили рогатого оленя.

Принесли его в жертву мне,

а съели сами.

На шестую ночь над кострами

развесили котлы больше прежнего

и мое таежное мясо начали варить.

Голова моя сидела за большим столом,

а тело мое варилось в большом котле.

Потом молились моей голове

и ели мое мясо.

И все же съели меня большие.

Для маленьких — я был веселой игрушкой.

Для больших — куском божественного мяса.

Молясь на мою голову,

сидевшие за большим и священным столом

незаметно съели меня.

— Съели? Меня? — удивился Медведь. — Как же я тогда сейчас живой?