Синий ветер каслания

Тяжелые ресницы

Заметены пургой;

И даже в звонких песнях

Молчали звезды те

И не летали в сказках

В небесной высоте.

Над тайгой летит большая зеленая стрекоза. Олени подняли головы, навострили уши. Лают собаки. Радуются необычной птице Епа и Мань-аги. Старуха Яныг-турпка-эква поглядывает на голубое небо с опаской: грех летать над чумом, над чистыми оленями — что-то опять будет! Арсентий, Итья Татья, как и я, не могут скрыть волнения: вертолет летает над чумом. Значит, к нам летят люди и радостные вести!.. И правда, к нам летели.

Лишь древняя старуха

Подумать так могла,

Что это злого бога

Разящая стрела.

Моя тайга в восторге,

Ей незнаком испуг,

И если это чудо,

То чудо наших рук.

Когда железная стрекоза успокоилась на небольшой поляне, летчика, секретаря райкома комсомола Ай-Теранти и киномеханика Зосима обнимали, целовали.

Бахромой платка женщины вытирали слезы. А мужчины умеют радоваться и без слез… Не было конца радости свежим журналам, газетам и добрым вестям, а главное — кинокартинам, которые будет показывать на живой машине, рисующей жизнь, киномеханик Зосим.

Давно мечтали оленеводы о кино. Аппарат был. Но не было киномеханика: кто пойдет каслать на целых восемь месяцев, кто оставит привычную шумную жизнь?

Долго не находили киномеханика. И тогда решили оленеводы своего выучить и послали на курсы Зосима.

Вот он и приехал. Теперь кино будет.

И в нашем Красном чуме жизнь закипит по-уральски ярко!..

Давно олени щиплют ягель. Давно они бродят по земле. И появились они на земле, наверное, вместе с людьми. А вертолета не было: его придумали люди.

И в оленеводстве что-нибудь тоже придумают!..

ИТЬЯ ТАТЬЯ

Вертолет доставил оленеводам и продукты: хлеб, картофель, капусту, малосольный муксун, консервы, даже лимоны.

Итья Татья приготовила ужин. Все собрались в нашем Красном чуме. На столе муксун, нарезанный тонкими ломтиками и аккуратно сложенный в эмалированную тарелку, дышащий паром картофель и котлеты в соусе, лимоны, компот из черешни, спирт.

И хотя скатерть заменяли обыкновенные газеты, стол получился богатым, праздничным.

— Ничего, ничего! Оказывается, тоже вкусно. И тебе надо поучиться готовить такое кушанье, — говорит Микуль, обращаясь к тете Сане.

Тетя Сана ревниво поглядывает на Итью Татью.

— А что учиться тут! Надо — так я и сделаю.

Она ела больше малосольный муксун с картофелем. Видно, соскучилась по родной Оби.

— А соус-то! Соус!.. — удивлялся Ай-Теранти. — Такого нет даже в ресторане! Вот это кадры! Вот это комсомольцы! — шутил он.

Широкое, чуть скуластое его лицо расплывалось в добродушной улыбке.

Все ели с аппетитом. Благодарили Итью Татью. А она, как настоящая хозяйка дома, нисколько не смущалась, отвечала шутками.

С восхищением смотрел на нее Арсентий.

А я словно онемел…

Каждый раз Итья Татья кажется мне другой. Давно знаю ее — и вроде совсем не знаю.

Была она рыбачкой…

…Над белым, запорошенным тальником жмурится скупое солнце. Слева и справа радужные круги. Это золотые рукавицы — говорят в народе. Солнце мерзнет. Потрескивают деревья. Кажется, трещит яркий, искрящийся снег. А зарумянившееся небо словно звенит… Нет! Это звенит не небо — это поют льдинки под тяжелой и острой пешней, пляшущей в руках девушки. Прозрачными хрусталиками ложатся они на шершавый снег… Долго не смолкает песня хрусталиков: лед толстый, местами промерзает больше метра. Еще удар — пешня устремляется вниз, вверх летят струи холодной прозрачной воды. Через мгновение они заполняют лунку. Итья Татья продалбливает до конца. Очищает от остатков льда. Потом принимается за вторую, которую надо продолбить метрах в пяти от первой.

То же самое делают другие девушки звена. Потом они долго-долго тянут невод. Над прорубью струится белый дым. Это мороз играет с водой. Живыми и подвижными сначала кажутся и тетива^[45], и ячейки^[46]. Но через мгновение тетива леденеет, а ячейки кажутся сухими. Это их высушил своей игрой мороз…

Почему же девушки не мерзнут? Не ледяные ли они? Может быть, и мерзнут, и, конечно, не ледяные они. Только рыба-то нужна. Вон она плещется в мотне: и щуки полосатые, как осенняя трава, и язи тупоголовые, сверкающие солнечным светом от золотого заката, и усатые налимы со слизистыми хвостами, и нежные сырки, что серебрянее снега…

Солнце в золотых рукавицах, потрескивают деревья, звенят льдинки, струится радужный дым над прорубью — хорошая погода!..

А иногда… Луи-вот-пыг рассердится, станет злой-презлой, загудит, завертится ледяной юлой. И свищут ветры, и танцует снег…

А северянки и в такую погоду не пляшут от мороза. А северянки ловят рыбу.

Итью Татью я видел и на плавном песке^[47], когда она убирала сеть, полную рыбы, а волны кусали лодку.

Где над отмелью низкой

Обь взлетает дугой,

У рыбачки мансийской

Сеть дрожит под рукой.

И сережки похожи

На птенцов из гнезда,

И нежней ее кожи

Разве только вода.

Ее брови, как рыбки,

Друг от друга плывут,

Ее губы улыбку

От меня берегут.

Что то скажут они мне?

Постою, подожду.

Темен взор ее зимний,