Синий ветер каслания

Нет! Она жила не на небе. В рай такую бы не пустили. Слишком молода: шестнадцать лет.

И в темное царство ее пока не за что. Она живет на земле. В маленькой деревушке Квайк-я. Там всего шесть домиков. Стоят они на красивом таежном мысу. Издали их сразу не увидишь. Они притаились в тени могучих богатырей-кедров, над кудрявыми головами которых лишь несколько елей взметнули к небу свои острые пики. Меж домами — светлые зеленые полянки с мягкой, пушистой травой. Двери домов распахнуты к речке, которая струится совсем рядом. Двери домов распахнуты к речке, потому что по ней лишь приезжают гости. Двери домов распахнуты к речке, потому что по ней лишь приходят вести.

Двери домов распахнуты к речке, потому что лишь она дарит людям жизнь. В ней, темноводной Сосьве, разлившейся широко-широко, гуляет золотая рыбка — сосьвинская селедка. Не всюду ее поймаешь, воды много. Не всюду ее поймаешь, не всякий берег она любит. А этот песчаный берег она облюбовала давно. Сколько помнят себя манси — столько и ловят ее здесь.

Когда отшумят белые ночи белыми черемушьими метелями и вода, разлившаяся серебряными блюдцами в заливных луках-сорах, пойдет на убыль, к песчаному берегу подойдут первые косяки селедки. К тому времени подъедут рыбаки из других деревень. Они объединяются в артели из четырех-пяти человек и рыбачат одним неводом. Ловят они сосьвинскую селедку. Это самая нежная, самая вкусная рыбка всего Севера. Разве с ней сравнится великий осетр или серебряная богиня Оби — нельма!

Нет! Сосьвинская селедка несравненна! Потому-то и рыбаки сговариваются друг с другом, достают невод, просят разрешение у хозяина песка рыбачить. Жителям этой деревни, их роду принадлежит это богатое угодье, но с того соленого года, когда люди от голода умирали, настоящим хозяином стал Яныг-пуки. Он жителям этой деревни одолжил немного муки и соли, но выпросил себе право распоряжаться, кому ловить рыбу, а кому нет. С той поры уже не всякий может отведать и заготовить впрок золотой рыбки.

В этом году жителям деревни Хомрат-павыл посчастливилось: Яныг-пуки по-родственному разрешил ловить селедку с условием, что половину добытого отдадут ему. Он был нынче на редкость щедрым: одолжил даже мережи.

Повезло и Солвалу: он ощущал не только радость удачного промысла, но и своими глазами видел каждый день ее, а в короткие мгновения рыбацкого сна она к нему являлась богиней. И в душе его зрела песня-сказка, песня-легенда:

Мне снится русая богиня,

Ее глаза, как ручейки,

Струятся в памяти, но имя

Не вспомнить: сны, знать, коротки.

Она не та, что из легенды,

Не та, что средь лесов живет

И сполохи, как будто ленты,

На волосы свои кладет.

Вся в соболях, в шелках. Сережкой

Ей служит ранняя луна.

В избушке на лосиной ножке

Который век совсем одна.

Но ни один смельчак

Пока к ней не пришел: пути темны,

И нравы дикие, как вьюга,

Все в шубу тайн облачены.

И беспокойные поверья

Как те леса…

Но я иду

К богине-идолу.

Деревья

Шумят, как птицы на лету.

И вот она! Пред нею низко

Склоняюсь, опускаюсь в мох.

Но даже камень обелиска

Теплей ее спокойных ног.

Как страшно мне! Хочу скорее

Прервать немое забытье.

Ее я лаской не согрею,

И сказкой не согреть ее.

…………………………………………

Мне снится русая богиня.

(Я в сон по сердце погружай.

И он сбывается уж ныне:

Наверное, то вещий сон!)

Она зовет меня: смелее!

И приближается ко мне.

Я, словно ветка, пламенею

На обжигающем огне.

Я напрягаюсь, замираю,

В душе моей — и свет, и грусть.

И наконец-то я сгораю

И человеком становлюсь.

Но человеком он чувствовал себя лишь в снах. Как появлялось солнце и рыбаки шли на берег опять закидывать невод, он терял свое могущество.

Без тебя мне плохо.

Хорошо — с тобою.

Как олень без меха,

Ничего не стою.

Без тебя и лыжи

Не идут по снегу,

И олень обижен

И не годен к бегу.

Без тебя не слышно

Песенки тумрана^[20].

Появись, чтоб вышло

Солнце из тумана,

Чтоб скользили лыжи

И олени мчались.

Сядь ко мне поближе,

Приласкай в печали.

А ее тумран по вечерам звенит чуть слышно. Поет, как будто вздыхает. Поет, как шепчется. Поет, как будто зовет. Солвал не видит ее, но слышит. Он чувствует, как она подносит к алым губам тонкую пластинку, выточенную из кости. Как пластинка вдруг оживает, вздыхает, шепчется, зовет. Хороший тумран! Лишь с помощью его Солвал что-то знает о ее состоянии. Он слушает, как она играет, и ему кажется, что он ей уже сказал:

Чтоб согреть — огнем я стану,

Чаем жгучим и румяным.

Буду греть тебя огнем,

Буду чайным греть теплом.

Хочешь ласки — ветром стану,

Щек коснусь твоих желанных,

И водой могу я стать,

Чтобы всю тебя обнять…

Нет, совсем не то! Зачем ей огонь?! И разве она о чае мечтает? А в месяц жирной рыбы, когда солнца много-много, ветер тоже ласков. И не объятий воды июльской она, наверно, жаждет!

Ей надо бы сказать другое.

Два весла в ладонях у меня.

Две ноги — иду, снежком звеня.

Уха — два, затем чтобы слова

Мог воспринимать! И глаза — два…

…Только сердце у меня одно,

Ожидает твоего оно…

Сердце… О нем ей надо и говорить… Но как? Может, поможет песня?