Синий взгляд смерти

— Именно пиром, Фрида! — Вольфганг-Иоганн поднял измазанный чернилами палец. — И мы славно попировали! Ты думаешь, мы сидели за столом и пили вино? Нет, мы были по ту сторону гор! Я видел, как вариты прыгают в Изонис... И это в Весенние Скалы!

— Не сомневаюсь, что зрелище было захватывающим. Ты сказал?

— Фрида, днем раньше, днем позже. Это же ничего не меняет...

— Но помешало бы тебе вытрясать из гостя душу. Лионель, вы достаточно знаете бергеров. Они — лучшие из союзников, но у них есть несносная привычка. Бергер не сообщает новостей, пока не выжмет собеседника досуха, а Иоганн за вас только взялся.

— Самое главное он знает, — прогудел маркграф и потер смятое еще в юности ухо, — про Бруно и Ракана я отписал еще за перевал.

— Отцовский гонец, — покачала головкой Фрида, — последний отцовский гонец прибыл позже.

— Ну хорошо, хорошо... Зарезали королеву Катарину. Сынок Эгмонта отличился. Он у нее на свободе разгуливал, а таким место если не в Занхе, то в Багерлее!

— Сильвестр считал, что Занхой не начинают, а заканчивают. — Мятежник Борн застрелил маршала Савиньяка. Сын мятежника Окделла зарезал дочь Каролины Борн. Еще один замкнувшийся круг. Мать бы оценила, если б смогла стать равнодушной. Мать сейчас так часто вспоминается...

— Не знаю, как вы, маршал, но я огорчена. Как и отец. Последнее время Катарина вела себя очень достойно.

— Да, печально. — Лионель поцеловал Урфриде руку. — Сударыня, так вы говорите, нас ждут дамы и оленина?

2

Футляр для писем был обляпан незабудками и графскими коронами, как яйцо дурной курицы пометом. В коронах и незабудках был и кошелек. Аглая Кредон таки стала на старости лет графиней, и Луиза почувствовала себя дурой, круглой, неуклюжей и несчастной, будто в юности. А вот нечего было пускать сахарные слюни и пользоваться губернаторскими оказиями! Отписала Герарду с регентом, и хватит. Капитанша убрала нитки в корзинку и отправилась в столовую — первую в ее жизни устроенную по собственному вкусу, с горя устроенную и от безделья, но для себя. Маменька сочла бы, что в доме слишком много гераней и комнатных роз и слишком мало фарфоровых собачек и кружевных слюнявчиков. Маменька бы сказала... Луиза подошла к буфету и налила вина. В стакан. Себе. На ночь глядя. Она стояла у буфета и пила добытые верным пивоваром «Слезы возлюбленной». Назло пропавшей молодости и обосновавшейся наконец в графском замке престарелой бабочке. Бедные слуги господина Креденьи, бедные фамильные портреты, старинные шпалеры и портьеры без узоров, им теперь не жить!

Скрипнуло — достойная вдова воровато обернулась, но за предосудительным занятием ее застал Маршал. Котяра, где бы его ни носило, как-то узнавал, что буфет открыт, и являлся. Требовать свою настойку.

— Нет! — отрезала Луиза, поворачивая ключ.

— Мра! — сказал кот, став на дыбки и запуская когти в подол добротного, но скромного платья. — Мра! Хочу! Дай! Не могяу-у-у-у!

— Пьяница паршивый, — буркнула Луиза. — Ну какой ты, причеши тебя хорек, маршал? Так, капитанишка...

Оскорбленный кот покрутил задом и тяжело взлетел на шкафчик с тоже дареными тарелками. Теперь поганец засядет наверху и станет мстить, пытаясь зацепить лапой всех, кто пройдет мимо. Луиза прихватила недопитый стакан и вернулась к материнскому письму. Незабудки наивно голубели, совсем как на болотце. Сверху — цветочки, под ними — грязюка, в лучшем случае загубишь башмаки, в худшем утонешь... Женщина поджала губы не хуже покойной Мирабеллы и принялась срывать личные печати госпожи графини. Из футляра пахнуло розовым маслом. Маменька не забыла ничего, даже шелковую голубую ленточку с графской сосной, перехватившую письмо, которое начиналось тоже по-графски.