Синица пана Тадеуша

Остановились недалеко от Сигизмунда. Его королевская вознесенность омывалась синими, ветреными потоками, утренний, свежий час помог ему сосредоточиться над Варшавой, и пока ни птицы, ни люди не докучали ему.

Пани Ядвига попросила подождать их. Сейчас захватят товарища и вернутся в Прагу, к накрытому столу, три дня она не отходила от плиты, такой салат придумала, такой...

Пан Тадеуш прошелся по площади, увидел, как под полотняным зонтом мостится слепой аккордеонист: раскладной стул долго не слушался его, заело у футляра замок, коробка для милостыни вывернулась из рук. Но вот приготовился, развел мехи: «Красные маки Монте Кассино...» — вздрогнуло сердце у пана Тадеуша: домой, домой, вместе с Марией пели когда-то они «Красные маки».

Вернулась пани Ядвига. Их друг, видимо, чуть-чуть заблудился, пан Леонард не сходит с условленного места, пан такси свободен, они ему очень, очень благодарны.

Надел на «шашечки» чехол и со слепым сердцем помчался в Брудно. «Малюх» стоял под фонарем у подъезда, пан Тадеуш приткнулся к нему. Лифт был наверху — то ли выгружали из него, то ли сломался — бегом по лестнице, какой еще тут лифт!

Мария открыла — тонкий, хрупкий подросток — «это от солнца, да, да. Загорела и совсем девчонка», — с серьезными, немигающими глазами.

— Синица билась! Так просилась в окно! — Пан Тадеуш стоял на пороге, крутил головой, прогоняя одышливую надсадность в голосе. — Помнишь, ты говорила... Примета. С близкими беда. Синица.

— Поговорка есть про синицу. Помню. Про синицу и журавля.

— Я, выходит, журавль?

— Нет, ты не журавль. — Мария чуть-чуть улыбнулась. — От мамы большой привет.

— Маша! Маша! — Он привлек ее за острые вздрогнувшие плечи.

Пшешек тихонько вздохнул в своем углу.

Рисунок Левона ХАЧАТРЯНА