Синьор Формика

— Постойте-ка, теперь, — воскликнул Сальватор, — теперь-то я все понял. Ненависть племянника папы, грозящая вам, Антонио, гибелью, направлена вовсе не против вас, а против меня! Знайте же, что этого оболтуса, этого надменного мужлана можно увидеть на моей картине в числе тех животных, коих богиня счастья осыпает своими дарами! Что именно я помог вам, хоть и не прямиком, соединиться с вашей Марианной, знает, конечно, этот племянничек, как, впрочем, и весь Рим. И этого было достаточно, чтобы преследовать вас, — ведь со мной-то они ничего поделать не могут! Даже если бы я не любил вас как своего самого лучшего, самого близкого друга, я должен был бы уже потому напрячь все силы, что это я навлек на вашу голову беду! Но клянусь всеми святыми, ума не приложу, что мне делать, чтобы расстроить козни наших врагов!

С этими словами Сальватор, долго, без перерыва работавший над новой картиной, отложил в сторону кисть, палитру и муштабель, отошел от мольберта и стал расхаживать взад-вперед по комнате, скрестив руки на груди, а Антонио тем временем, целиком уйдя в свои мысли, уперся взглядом в пол.

Наконец Сальватор остановился перед другом и воскликнул, улыбаясь:

— Послушайте-ка, Антонио, я никак не смогу одолеть ваших могущественных недругов, но есть человек, который может вам помочь и поможет… Это… синьор Формика!

— Ах, — возразил Антонио, — не подтрунивайте над несчастным, у которого отрезаны все пути к спасению!

— Опять вы отчаиваетесь! — засмеялся развеселившийся внезапно Сальватор. — Поверьте, Антонио, друг Формика поможет во Флоренции, как он помогал в Риме! Ступайте-ка спокойно домой, утешьте свою Марианну и дожидайтесь без всяких волнений дальнейших событий. Надеюсь, вы готовы без промедления делать все, что от вас потребует синьор Формика. Он и в самом деле находится здесь!

Антонио с жаром обещал повиноваться, и в душе его вновь затеплились вера и надежда.

Велико было удивление синьора Паскуале Капуцци, когда он вдруг получил торжественное приглашение от Accademia de’ Percossi.

— О! — воскликнул он. — Значит, там, во Флоренции, умеют признавать достоинства, там знают и ценят Паскуале Капуцци ди Сенигаллия с его не идущей ни в какое сравнение одаренностью!

И мысль о собственных познаниях и собственном мастерстве, о почестях, которые ему поэтому оказывают, превозмогла неприязнь к сборищу, возглавляемому Сальватором Розой, которая не могла не возникнуть в его душе. Парадное испанское платье подверглось более тщательной чистке, чем когда-либо, островерхая шляпа была украшена новым пером, туфли снабжены новыми лентами, и вот в дом Сальватора явился синьор Паскуале, блестящий, как золотистый жук, с лицом, будто освещенным всеми лучами солнца. Роскошь, которую он там увидел, и вид самого Сальватора, принявшего его в богатом одеянии, — все это заставило его испытать величайшее почтение, и, как это обычно бывает с мелкими душонками, пыжащимися по любому поводу, но готовыми валяться в пыли, стоит им почувствовать чье-либо превосходство, Паскуале являл собой воплощение униженной робости, когда разговаривал с тем самым Сальватором, на которого он еще недавно в Риме шел войною.

Со всех сторон синьору Паскуале было оказано так много внимания, на отзывы его ссылались с таким почтением, о его заслугах перед искусством говорили так много, что в нем как бы пробудился какой-то особенный дух и обо многих вещах он говорил теперь разумнее, чем можно было от него ожидать. Добавим, что никогда в жизни его не кормили так вкусно и не потчевали таким добрым вином. Не приходится удивляться, что настроение его все улучшалось и улучшалось и что он уже не вспоминал обиды, нанесенной ему в Риме, и злоключений, приведших его во Флоренцию. После трапезы академики часто услаждали себя небольшими театральными импровизациями, и вот сегодня знаменитый драматург Филиппо Аполлони тоже предложил завершить застолье таким представлением и пригласил постоянных участников последовать за ним. Сальватор сразу же удалился, чтобы принять нужные меры.

Прошло немного времени, и в конце обеденного зала зашевелились кусты, раздвинулись покрытые листвою ветви, и глазам гостей предстал маленький театр с несколькими сиденьями для зрителей.

— Святые угодники, — испугался Паскуале Капуцци, — где я? Ведь это же театр Никколо Муссо!

Не обращая внимания на его возглас, Эванджелиста Торричелли и Андреа Кавальканти, оба солидные мужчины достойной, внушающей почтение внешности, взяли старика под руки, проводили его к стулу перед самой сценой и сели рядом с ним с обеих сторон.

Не успели они усесться, как на сцене появился… Формика в маске Паскуарелло!

— Мерзавец Формика! — закричал Паскуале, вскочив с места и грозя кулаком артисту.

Молча, одним лишь укоризненным взглядом призвали, его к порядку и заставили замолчать Торричелли и Кавальканти.