Синьор Формика

— Ах, господа, почести, которые вы хотите оказать тому, кто покоится в могиле, окажите лучше ныне здравствующему, живущему среди вас. Так знайте же, что автор «Магдалины у ног Спасителя», картины, которую вы по праву цените так высоко, шише всех произведений живописи, созданных в новейшее время, не покойный неаполитанский художник, как выдумал я, дабы ваше суждение было беспристрастно. Нет, эта картина, этот шедевр, приведший в восхищение весь Рим, принадлежит кисти Антонио Скаччати, здешнего лекаря!

Растерянные и онемевшие, точно громом пораженные, художники уставились на Сальватора. Насладившись вволю их смущенным видом, он продолжал:

— Итак, господа, вы не пожелали терпеть в своих рядах Антонио, потому что он лекарь, а я-то как раз думаю, что благородная Академия Сан-Лука очень нуждается в услугах лекаря, а особенно костоправа: он мог бы вправить вывихнутые суставы тем увечным фигурам, которые выходят из мастерских кое-кого из ваших художников! Теперь уж вам не удастся откладывать то, что вы должны были сделать давно, а именно принять в Академию замечательного художника Антонио Скаччати.

Академики проглотили горькую пилюлю, преподнесенную Сальватором, сделали вид, будто они в восторге от того, что Антонио так убедительно обнаружил свой талант, и с большой помпой произвели его в члены Академии.

Как только по Риму прошел слух, что чудесную картину создал Антонио, его стали осыпать не только нескончаемыми хвалебными отзывами, но и предложениями написать крупные произведения. Так благодаря хитроумным действиям Сальватора юноша разом вышел из тьмы безвестности и в момент, когда он только собирался начать карьеру художника, оказался вдруг окруженным небывалым почетом.

Антонио был наверху блаженства. Тем сильнее удивился Сальватор, когда через несколько дней юноша предстал перед ним бледный и изможденный, истинное воплощение горя и отчаяния.

— Ах, Сальватор, — промолвил Антонио. — Может ли меня тешить сейчас мысль о том, что вы подняли меня на такую высоту, о какой я и мечтать не смел; что потоки хвалы и почестей беспрестанно омывают меня; что передо мной, наконец, открылся путь к великолепной жизни в искусстве, если я бесконечно несчастен, ибо картина, которой я, как и вам, мой дорогой мастер, обязан своей победой, обрекла меня на непоправимое несчастье?

— Ни слова более! — воскликнул Сальватор. — Не возводите напраслину на искусство и на свою картину! И я нисколько не верю в то, что вас постигло страшное несчастье. Вы любите, а в этих случаях не могут мигом исполняться ваши желания, вот и все. Влюбленные подобны детям, которые разражаются слезами, как только кто-то их куколку тронет. Перестаньте, прошу вас, сетовать, это просто невыносимо. Сядьте-ка вон там и расскажите спокойно, как обстоят дела с прекрасной Магдалиной и вообще с вашей любовной историей и где находятся те камни преткновения, которые нам надо убрать. Говорю: «нам», так как заранее обещаю свою помощь. И чем больше приключений выпадет при этом на нашу долю, тем охотнее я этим займусь. Кровь и впрямь опять забурлила у меня в жилах, и все мое существо толкает меня на новые дерзкие поступки. Так рассказывайте же, Антонио! И, как я уже сказал, с полным спокойствием, без всяких ахов и охов!

Антонио уселся в кресло — его Сальватор пододвинул к мольберту, перед которым работал, — и начал свой рассказ.

— На улице Рипетта, — сказал он, — в высоком доме с балконом, образующим такой выступ, который нельзя не заметить, проходя через Порта дель Пополо, живет самый чудаковатый человек во всем Риме. Старый холостяк, воплотивший в себе все пороки этого сословия, скупой, суетный, молодящийся, влюбчивый, фатоватый! Ростом он высок, тощ как жердь, носит парик из белокурых волос, ходит в пестром платье испанского покроя и островерхой шляпе, на руках у него перчатки с отворотами, а на боку шпага…

— Постойте, постойте! — прервал юношу Сальватор. — Минуточку, Антонио, минуточку!

С этими словами он перевернул на мольберте картину, над которой работал, и несколькими смелыми штрихами набросал углем портрет странного старика, который так нелепо вел себя перед картиной Антонио.

— Клянусь всеми святыми, — закричал Антонио, вскакивая со стула и расхохотавшись от души, несмотря на владевшее им отчаяние, — клянусь всеми святыми, это он, это синьор Паскуале Капуцци, тот самый, о котором я говорю. Он, он собственной персоной!

— Видите, — спокойно промолвил Сальватор, — я уже знаю того малоприятного господина, который, судя по всему, является вашим ненавистным противником. Но продолжайте же!