Синьор президент

– Но ведь Кара де Анхель очень предан Сеньору…

– Скажите лучше «был предан»! Как говорят, я передаю то, что слышала, – этот Кара де Анхель выкрал ее, свою теперешнюю жопу, для того чтобы втереть очки полиции и помочь своему тестю, генералу, бежать. Потому тот и бежал!

Камила и Кара де Анхель продолжали шествовать мимо гостей, стоявших группами, к той части зала, где находился Президент. Его Превосходительство беседовал с каноником, доктором Иррефрагабле. Вокруг толпились дамы, которые, приближаясь к хозяину, замирали, обрывая разговор на полуслове, и, будто проглотив горящую свечу, не смели ни вздохнуть, ни охнуть; разорившиеся банкиры, выпущенные на поруки; демагогствующие подпевалы, не сводившие глаз с Сеньора Президента, не решаясь ни здороваться с ним, когда он смотрел на них, ни отойти от него, когда он переставал глядеть па них; провинциальные светила с угасшими факелами своих политических идей и каплей человеческого достоинства, которое проявлялось в оскорбленном самолюбии этих «первых на деревне», вынужденных чувствовать себя «последними в городе».

Камила и Кара де Анхель приблизились, чтобы поздороваться с Президентом. Кара де Анхель представил свою жену. Хозяин протянул Камиле маленькую руку, показавшуюся ей ледяной, и, произнося ее имя, вперил в нее взгляд, словно говоря: «Знайте же, кто я!» Каноник в это время приветствовал стихами Гарсиласо появление красавицы, обладавшей именем и внешностью той, кого любил Альбанио:

Однажды лишь природа пожелала
на свет создать подобное творенье
и тотчас форму дивную сломала!

Слуги разносили шампанское, пирожные, соленый миндаль, сладости, сигареты. Шампанское зажгло огонь без пламени в приглашенных по списку гостях, и словно по волшебству все стало казаться реальным в неподвижных зеркалах и нереальным в салонах, так же как нереальны были густые звуки инструмента, когда-то мастерившегося из тыкв, ныне замененных деревянными ящичками-гробиками.

– Генерал… – раздался голос Президента, – уведите отсюда сеньоров, я хочу ужинать только с дамами…

Через двери, которые вели в ясную ночь, выходили плотной толпою, не говоря ни слова, мужчины: одни торопились выполнить приказ хозяина, другие хотели поспешным уходом скрыть недовольство. Дамы смотрели друг па друга, не осмеливаясь убрать ноги под стул.

– Поэт может остаться… – бросил Президент.

Офицеры заперли двери. Поэт не знал, где ему встать среди стольких дам.

– Читайте, поэт, – приказал Президент, – но только что-нибудь хорошее; Песнь Песней…

И поэт начал декламировать то, что ему приходило на память из текста Соломона:

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ, СЛОЖЕННАЯ СОЛОМОНОМ.

О, если б он меня коснулся поцелуем губ своих!
Черна я, дочери Иерусалима,
по вожделенна,
как Соломоновы шатры.
Вы не глядите, что черна я,
ведь это солнце на меня взглянуло…
Возлюбленный, как ветка мирры, возлег спокойно на груди моей…

Под тенью моего желанного я села,
как дивный плод он для меня желанен.
Он напоил меня вином сладчайшим,
и знамя надо мной – любовь…

Я заклинаю вас, Иерусалима девы,
любви вы не будите и не стерегите,
покуда пожелает он,
покуда пожелает…

О, как прекрасна ты, моя подруга!
Средь длинных кос твои глаза как у голубки;
а волосы твои как стадо коз,
а зубы как стадо овец,
чью шерсть вот-вот промыли.
И все они отборного помета,
и нет бесплодных между ними…

Их было шестьдесят цариц, наложниц восемьдесят было…

Президент встал, мрачный, роковой. Его шаги прошуршали, как лапы ягуара, бегущего но каменному ложу высохшей реки. И он скрылся за дверью, хлестнув себя по спине портьерами, которые, выходя, раздвинул.

Поэт и слушательницы сидели ошеломленные, прибитые, беспомощные; такое беспокойство разливается в природе, когда заходит солнце. Один из адъютантов объявил о продолжении ужина. Открылись двери, и в то время как кавалеры, проводившие праздничный вечер в коридоре, с опаской снова заполняли зал, поэт подошел к Камиле и пригласил ее к столу. Она поднялась с места и собиралась опереться на предложенную руку, когда кто-то взял ее сзади за локоть. Она едва не вскрикнула Кара де Анхель все время стоял, спрятавшись за портьерой позади своей супруги; все видели, как он вышел из укрытия.

Маримба гремела одеревеневшими суставами, приговорен, пая издавать глухие звуки своими ящичками-гробиками.