Синьора да Винчи

— Я Асканио Сфорца, прибыл сюда из Рима, — пояснил кардинал, двинувшись вперед и подставляя прихожанам руки для поцелуев. — Ватикан, не стану спорить, прежде и вправду часто подпадал под власть заблуждений, но теперь, с недавним восхождением на престол Папы Александра, он стал истинным средоточием всяческих достоинств и веротерпимости! Его Святейшество питает отвращение ко всякого рода гонениям и, наоборот, приветствует личную свободу дела и слова. В Ватикане все перед ним благоговеют! — Асканио прижал руку к сердцу. — Я сам преклоняюсь перед ним!

Выйдя на середину церкви, кардинал обошел престол и встал рядом с Савонаролой, горой возвышаясь над проповедником.

— Давайте же вместе взглянем на эту подделку!

Кардинал увлек Савонаролу к правому краю плащаницы. В тот же момент Леонардо, спрятавшийся под накрытым тканью престолом, сдернул завесу с восьмистворного, расправленного во всю длину, прислоненного к престолу и обращенного к реликвии зеркала. Одновременно с ним папенька убрал из-под плащаницы холст, нарочно натянутый нами ради придания ей непрозрачности.

В зеркала, установленные под нужными углами, ударили солнечные лучи, струившиеся через прозрачное венецианское стекло, и на полотне, освещенном сверху и с испода, проступил удивительный образ. Чудесное слияние алхимии, живописи и природы породило исполненный совершенства лик «Христа». То, что в полумраке было неразличимо, на пронизанном лучами полотне предстало во всю удивительную силу. Худое вытянутое лицо оживил отсвет недавно угасшей жизни, усиливая выразительность глаз, сомкнутых в последнем упокоении. И бородка, и усы, и волосы Сына Человеческого были настоящими, какими им и надлежало быть, а пятна крови, вытекшей из Его ран, вызывали острое сострадание.

Паломники начали тесниться, напирая друг на друга, и каждый видел перед собой запечатленный на полотне неподдельный образ распятого человека, словно бы лежащего посреди капеллы.

— Это Он! — завопил чей-то голос.

Все в церкви разом упали на колени, крестясь и истово шепча молитвы. Савонарола продолжал стоять с недоверчиво отвисшей губой, так и не проронив ни звука. Зато очень быстро нашелся Асканио Сфорца.

— Люди добрые, — задушевным голосом обратился он к пастве, — преданные чада Бога Всемилостивого! Разве наши с вами очи зрят не одно и то же? Перед вами не подделка. Это величайшее из чудес, каким довелось мне быть свидетелем! По возвращении в Рим я доложу Его Святейшеству, что вся моя жизнь была подготовлением к этому божественному видению Иисуса Христа!

Обезумевшие от радости паломники в голос рыдали и стенали. Асканио простер к ним благословляющие длани:

— Ессе, imago nostrae salvator. In nomine Patris, et Filius, et Spiritu Sancte.[51]

Церковь хором отозвалась: «Аминь!» Кардинал Сфорца обернулся к настоятелю монастыря Сан-Марко и смерил его гневным взглядом:

— А ты, Джироламо Савонарола, ты — лжепророк!

Тот попытался что-то сказать, но кардинал остановил его, направив на него обвиняющий перст:

— Ты, видно, плохо изучал Писание или забыл, что церковь предает лжепророков анафеме!

Савонарола залопотал что-то несуразное, но Асканио еще не закончил свою речь:

— Именем Римской католической церкви и Его Святейшества Папы Александра я отныне воспрещаю тебе проповедовать во флорентийской столице, дабы неповадно было тебе впредь пророчествовать с церковной кафедры!

— Я протестую! — выкрикнул Савонарола.

— Ты не смеешь протестовать! — возвысил голос кардинал, нагнувшись к приору и бросив ему прямо в лицо:

— Ты — священник церкви Святого Петра и должен чтить ее законы! А теперь посторонись, не загораживай этим благословенным пилигримам лик Господа нашего Иисуса Христа!

Савонарола со свитой доминиканцев надменно прошествовал к боковой дверце и скрылся. Мы с Зороастром и папенькой восстановили прежний порядок, и паломники вереницей вновь потянулись мимо Лирейской плащаницы, представшей перед ними в обновленном свете.

Тот день оказался щедр на благодарения, но ни одно из них не сравнилось бы с ликованием среди нашего узкого кружка и со славословиями в адрес покойного Лоренцо Il Magnifico де Медичи.

ГЛАВА 38

Впервые я возвращалась во Флоренцию женщиной — немолодой дочерью в сопровождении старика отца. Мы поселились в доме, некогда купленном для меня Лоренцо, и вели себя в нем тише воды ниже травы. Я и раньше предпочитала сторониться соседей, поэтому теперешние новые жильцы дома не вызвали у них любопытства.

Пришел черед для следующего этапа нашего сговора. Если бы он не удался, то и весь замысел в целом закончился бы ничем. Поэтому мы с папенькой развили бурную деятельность, терпеливо дожидаясь развязки. После глумления над Савонаролой в Верчелли мы держали ухо востро, ловя обрывки доходящих до Флоренции вестей о плащанице. В тот день в капелле наверняка присутствовали жители нашего города, а они, как все прочие смертные, были не прочь посплетничать.

Я не пропускала ни одного рыночного дня и болтала на Меркато Веккьо с торговцами и подобными мне домохозяйками, складывавшими к себе в корзинки рыбу, яйца и помидоры.