Синьора да Винчи

— К тому же не забывайте, дорогая моя, — произнес Фичино, — что даже христианнейший Августин читывал Гермеса, и весьма внимательно. Если он и не со всем соглашался, то, во всяком случае, не обвинял огульно автора в ереси.

— Верно, — согласился Лоренцо, — та традиция познания, о которой говорится у Гермеса, восходит по прямой к самому Платону. Кто же решится оспаривать мудрость Платона?

— В сущности, — снова обратился ко мне Фичино, — у нас есть основания считать Гермеса современником Моисея.

— В самом деле? — Эта неожиданная идея так поразила меня, что мне захотелось немедленно написать о ней папеньке.

— Да, — подтвердил Лоренцо, — мы уже даже пробовали дискутировать на тему, не были ли они одно и то же лицо.

— Пойду лягу, — объявил вдруг Пьеро.

Он, видно, довольно наслушался философствований за этот вечер, или же ему просто не давали покоя боли. Положив руки ладонями на стол, Пьеро попытался опереться на них и встать.

— Подождите, папочка! — вскочил Боттичелли. — Я хотел кое-что показать вам!

Лицо хозяина подобрело, а на губах от приятного предвкушения заиграла довольная полуулыбка. Он снова расслабленно откинулся на спинку стула.

— Все сидите, — велел Сандро, устремившись к двери, судя по всему ведшей с лоджии во дворец, — а ты, Джулиано, пойдем со мной, поможешь!

Тот послушно поднялся и пошел вслед за Боттичелли. Вскоре послышался странный скрип — оба катили по мраморному полу подставку с установленной на ней прямоугольной рамой около трех с половиной метров в длину и вдвое меньше — в высоту. Поверх всего сооружения была наброшена заляпанная красками ткань.

Сандро, обернувшись к нам, просиял и осторожно снял с рамы покров. Едва он отступил в сторону, мы все разинули рты от изумления, не в силах издать ни звука и упиваясь несказанной красотой.

— Я назвал ее «Рождение Венеры», — пояснил Боттичелли.

Картина завораживала с первого взгляда. От нее веяло откровенным язычеством и неприкрытым эротизмом. Она была живым свидетельством гениальности своего создателя.

На кромке воды и земли обнаженная красавица величаво выходила из половинки раковины, легкой ногой ступая на плодородный берег, а за ней простиралась безмятежная морская гладь. Черты ее лица были утонченны и гармоничны, словно замысел Творца. Светлая, чуть розоватая, нежнейшая кожа казалась прозрачной, как и все тело. Восхитительны были и волосы девушки — огненно-золотистые, густые, длинные, они слегка развевались, ниспадая до самых бедер, где, присобрав их ручкой, Венера целомудренно прикрывала свой срам.

Ее образ настолько поглотил мое воображение, что лишь благодаря развеянным ветерком летучим локонам я обратила внимание на прочих персонажей картины.

Вверху слева реяли, обнявшись, два крылатых божества — он и она, — надувая щеки, они обвевали бризом богиню любви. Справа от Венеры художник воплотил еще один женский образ — возможно, богиню весны. Наряженная в прелестное цветастое платье, она держала наготове расшитую букетиками накидку, вероятно понуждая новорожденную богиню поскорее прикрыть ею наготу.

Впрочем, мне трудно было надолго отвлечься от самой Венеры. Она была стройна, а одна грудь, не прикрытая правой ладонью, была невелика, зато живот и бедра чудесно круглились. Только левая рука привносила странное несоответствие в пропорции тела — непомерно длинная, она будто бы отделялась от плеча. Однако общее впечатление от Венериной телесной красоты и невыразимой кротости ее лица невозможно было ничем испортить.

Думаю, Боттичелли и сам не ожидал от зрителей такой глубины потрясения и восхищения.

— Видишь, Марсилио? — наконец прервал он молчание, обратившись к Фичино. — Я придумал, как в образе отразить идею. Зеленые тона у меня здесь означают Юпитера, голубые — Венеру, а золотые — Солнце. Правда же, лучше нет талисмана для привлечения энергии планеты Венеры, всех животворных небесных сил, чтобы сохранить их отголосок… их послевкусие… квинтэссенцию божественного образа любви?

Глаза впечатлительного Сандро слегка увлажнились, одну руку он прижимал к сердцу. Наставник же братьев Медичи не проронил ни звука. Он шевелил губами, бормоча что-то бессвязное, словно все еще не мог облечь мысли в слова.

— Милый мой мальчик, — подала голос Лукреция, — ты не просто написал на холсте магический талисман. Ты создал шедевр на все времена.

— Держу пари, что женщины прекраснее этой еще никто не рисовал, — заявил Лоренцо, — за всю историю мира.

— Какие же нужны заклинания, чтобы оживить ее? — зачарованно прошептал Джулиано. — Я не прочь с ней возлечь, прямо тут.

Все засмеялись, и волшебство будто бы рассеялось… но краем глаза я успела заметить, как странно смотрит на меня Лоренцо. Сам он вряд ли понял, насколько я наблюдательна.

— Подойди, Сандро, — суровым, веским голосом велел Пьеро своему воспитаннику, которого вместе с отцом растил с детских лет.

Боттичелли приблизился и преклонил колени перед главой клана Медичи, щекой прижавшись к его вспухшему колену.