Синьора да Винчи

— Все прошло просто великолепно, — принялась рассказывать я, с удовольствием припоминая тот вечер, — Сандро Боттичелли показал нам наипрекраснейшую из картин. Я до сих пор под впечатлением той нашей беседы. — Я намеренно перешла на полушепот, хотя нас никто и не мог подслушать. — Это самая прогрессивная семья во всей Италии, может быть, даже в мире, а они тем не менее не боятся обсуждать донельзя крамольные темы. Они разнесли в пух и прах Папу Пия за то, как он поступил с кардиналом Платиной. — Видя, что Леонардо озадачился, я пояснила:

— Он был библиотекарем в Ватикане. Его заключили в темницу и пытали за приверженность к язычеству.

По лицу Леонардо пробежала недобрая тень, и он потянулся за кожаной сумкой, с которой пришел ко мне.

— Я хотел кое-что тебе показать…

Сын вынул из сумки толстый, большого формата альбом в обложке из плотной черной ткани, составленный из множества листов веленевой бумаги, осторожно развязал тесемки — его сильные, красивой формы пальцы действовали с аккуратностью опытной кружевницы — и разложил передо мной.

На первой странице я увидела знакомые этюды собак — дюжины набросков во всевозможных ракурсах. Этюды заполонили весь лист, если не считать пометок между ними, совершенно нечитаемых, хотя я сразу узнала зеркальный почерк Леонардо.

Он с затаенной улыбкой перевернул страницу. На следующей оказался портрет молодой женщины, выполненный сангиной. Мягкий и мечтательный взгляд Мадонны составлял контраст с ее проказливой улыбкой.

Я молчала от переизбытка чувств, глядя на очевидное доказательство того, как многократно возросло дарование Леонардо. Он снова перевернул страницу — на ней оказался всего лишь один миниатюрный набросок, а остальное пространство вокруг него занимал убористый текст.

Я склонилась над листом, чтобы разглядеть внимательнее, и в ужасе отпрянула: передо мной было изображение вспоротой и выпотрошенной лягушки. Впрочем, нет — все органы оставались на месте, отогнута была лишь кожица. Я впервые узрела подобное — заглянула внутрь живого существа, узнала, как оно устроено.

— Что здесь написано? — ткнула я в отрывок, накорябанный рядом с тельцем освежеванной лягушки, и уловила в своем голосе поспешность, пожалуй, даже страх.

— Тут я описываю сердце и его отличие по фактуре и цвету от прочих внутренностей.

— А это о чем? — указала я на густо исписанный фрагмент со стрелками, направленными на лапки.

Леонардо склонился над листом, молча разбирая свои зеркальные каракули.

— Здесь я задаю вопрос, зачем лягушке перепонки между пальцами и почему у человека они незначительны.

— К кому же ты обращаешь свой вопрос? — ошеломленно осведомилась я.

— Не знаю, — растерянно ответил он. — Раньше рядом со мной была ты, и дядя Франческо, и дедушка. Вася мог спросить. Вопросы у меня и сейчас есть… только отвечать на них некому. — Леонардо вдруг весь залился краской смущения. — Я так люблю нашего маэстро! Он очень добрый и все прощает. Но я все же не решаюсь обращаться к нему с этим и зря тревожить. Понимаешь, мамочка? — умоляюще посмотрел он на меня.

— Конечно понимаю, — поспешно заверила я и кивком велела перевернуть страницу.

На самом деле переживания Леонардо глубоко разбередили мою душу, и я вдруг иначе взглянула на его новую, флорентийскую жизнь. Оказывается, несмотря на гениальность и благоприятствующие обстоятельства, мой сын после трех лет жизни в этом городе по-прежнему чувствовал себя пловцом в бурном море, отданным на волю волн. Были у него и друзья, и снисходительный наставник, но так не хватало людей, которым можно довериться во всем.

Мне не хотелось, чтобы он заметил, как дрожали у меня губы, пока я боролась со всепоглощающей материнской жалостью. Конечно, Леонардо все видел — его наблюдательность не ведала мелочей, — но он тактично вперил взгляд в следующий рисунок, не желая нарушать мое внутреннее уединение.

Я посмотрела на очередную страницу — на ней Леонардо, очевидно, изобразил ту же лягушку, но на этот раз вскрытую со спины. Мышцы и хрящеватый спинной хребет были воспроизведены с невероятной дотошностью.

— Леонардо, такие рисунки… и твои вопросы, они…

— Похожи на ересь?

— Более чем.

— Интересно, откуда я мог понабраться таких опасных склонностей, а? — Он в упор поглядел на меня и улыбнулся. — А люди, с которыми ты теперь водишь дружбу…

— Будь осторожен, Леонардо. Ты не Медичи, и тебе неоткуда взять покровителей, какие есть у них.

— Хорошо. — Улыбка сползла с его лица. — Я буду очень-очень осторожен, обещаю тебе, мамочка. Если честно, эти рисунки я принес, чтобы спрятать у тебя в доме. Кажется, в боттеге я уже начал привлекать ненужное внимание. А там все на виду.

— Твои тайны будут со мной неприкосновенны, — заверила я. — Я сохраню их под замком на верхнем этаже, вместе со своими.

Леонардо отвернулся туда, где раскинулся океан красноватых кровель — Флоренция.

— Ты теперь со мной… — начал он, потом задумчиво смолк и наконец признался:

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

ГЛАВА 12