Синьора да Винчи

Доставив Медичи все найденные манускрипты, Поджо приобрел состояние, которое не снилось ему даже в самых смелых снах. Бывший искатель приключений осел во Флоренции, где и состарился, временами от скуки пописывая что-нибудь. Его отец был простым деревенским знахарем. Поджо купил ему во Флоренции аптеку и дом над ней. У этого старика папенька и проходил дополнительное обучение, переняв у него свое нынешнее ремесло. Живя и работая там, Эрнесто, как губка, впитывал в себя сведения о травах и составе снадобий, а также прочие «тайные хитрости», которыми делился с ним синьор Браччолини.

Однако большой город не полюбился Эрнесто. Вооруженный бесценными книгами и новой профессией, он переехал в горную деревушку Винчи, что располагалась в одном переезде к западу, у реки Арно. Там он повстречал свою суженую, мою маменьку, в честь которой меня и назвали. Его отзывчивость и знания снискали ему уважение односельчан, хотя ни одна живая душа не ведала о тех запретных ересях, которыми папенька занимался на верхнем этаже, в алхимической лаборатории.

С восьми лет я вникла в суть правила неразглашения и впоследствии строго его придерживалась. Возможно, важнейшей из папенькиных тайн было исповедуемое им в глубине души и сердца язычество. Скоро мне стал понятен смысл и этого слова. Папенька боготворил Стихии и Мироздание, почитая их более могущественными, нежели иудейский проповедник и целитель, звавшийся Иисусом, и вкупе с ним насквозь продажные церковнослужители, выступавшие от Его имени. Папенька и не думал принуждать меня разделить его взгляды, просто со временем я поняла, что они как нельзя лучше подходят моей натуре.

Несмотря на все это, в Винчи мы с папенькой приобрели репутацию добрых христиан. Мы ходили с ним на мессы, причащались и исповедовали верность Папе Римскому. Мой отец даже внес пожертвование на роспись фрески в алтаре местной церкви и никогда не брал с монахов плату за лечение. Свой обман он объяснял так: лучше жить лицемером, чем умереть правдолюбом.

«Наши с тобой убеждения, — не раз повторял он мне, — касаются только нас самих».

По мере того как я подрастала, меня все чаще видели в окрестных лугах, где я собирала лечебные травы для нашей аптеки. Ни одной другой девочке не дозволялось так далеко заходить в одиночку, и ни одна из них, по моему разумению, не пожелала бы бродить где попало. Мои сверстницы сидели дома при маменьках, перенимая у них те полезные «женские» умения, которым мечтала обучить меня тетя Магдалена. Эти девочки ходили только в церковь или, примкнув стайкой к замужним селянкам, отправлялись к реке плести корзины. Их детство заканчивалось вместе с переездом из отцовского дома в мужнин, а чаще всего — в дом свекра. Все они рассчитывали вступить в брак, и все были девственницами.

Мы с папенькой по негласному уговору откладывали планы моего замужества. Единственный папенькин довод, перед которым тетя Магдалена с ее придирками оказывалась бессильна, был тот, что я не такая, как другие девочки, что я лучше и умнее их. А нас с папенькой вполне устраивала наша уединенная жизнь, посвященная приобретению знаний и служению людям посредством нашей аптечной лавки.

Наверное, поэтому для меня настоящим потрясением явились «женские капризы», которые вдруг ни с того ни с сего овладели мною. Конечно, я знала, что скоро и у меня придут регулы, и терпеливо сносила квохтанье тети Магдалены над моими красиво округлившимися грудками. Под мышками и между ног у меня, как и ожидалось, появилась темная шелковистая поросль, однако тетя ни разу не предупредила меня ни о непонятных порывах, переменах настроения и приступах жестокого уныния, ни о приятном, но непривычном покалывании в том месте, откуда я мочилась. Папеньке об этих ощущениях я и словом не обмолвилась.

Прежде я охотно и бесперебойно подбрасывала топливо в алхимический очаг, занималась нашим огородом, внимательно и участливо выслушивала посетителей аптеки — теперь же я не знала, как с собой сладить. Неожиданно наш сумрачный дом показался мне темницей, любое папенькино поручение наводило тоску, разум отказывался вникать в пифагорову геометрию, а едкие запахи нашей лаборатории я уже переносить не могла.

Но я скрывала от папеньки кипевшее во мне недовольство, потому что опасалась, как бы он не отринул того бешеного зверька, в которого я превратилась. При нем я оставалась прежней милой Катериной, его любимой ученицей и бесценной помощницей. С папенькой я была само совершенство.

Но где-нибудь на лугу я задирала юбки и бежала сама с собой наперегонки, как мальчишка, бежала навстречу ветру и орала что есть мочи. Так я пыталась утихомирить демона, поселившегося у меня между ног.

— Катерина, посиди с нами!