Синьора да Винчи

— Нужно поплотнее вставить ноги в стремена и перенести тяжесть тела на здоровую ногу, тогда не ушибешься задом о седло. — Учитывая мой недавний отказ, Лоренцо держался очень достойно, и я полюбила его за это еще больше. — У рыси свой ритм, но его сложно объяснить на словах. Думаю, ты очень скоро сам его почувствуешь, естественным порядком. Колени подай немного вперед и крепче держи поводья. — Он склонился ко мне, взял за руки, аккуратно разжал на них пальцы и в раскрытые ладони вложил поводья, а затем сжал мне кулаки со стиснутыми в них ремешками. — Лошадь узнает, что ты требуешь от нее, по твоей посадке и по движениям ног. Сжимай ими ее бока или, наоборот, разжимай. А иногда не помешает и пришпорить как следует. Кобыла сама хочет, чтобы ею управляли.

— Если у меня получится рысь, прогулку можно будет считать состоявшейся? — Я взглянула ему прямо в глаза.

— Вне всякого сомнения. Этого вполне достаточно.

— Тогда вы первый. Если я вдруг отстану…

— Я тут же вернусь. — Лоренцо стойко выдержал мой взгляд. — Я ни за что не дам тебе упасть.

ГЛАВА 19

— Мамочка, схожу-ка я и принесу нам sfogliatella,[24] — предложил Леонардо, назвав меня из осторожности еле слышным шепотом.

Впрочем, на площади Санта-Кроче стоял такой гвалт, что его все равно никто не услышал бы. Банкиры Пацци, могущественный флорентийский клан и главные соперники Медичи в борьбе за власть, с большим вкусом и размахом отмечали помолвку Карло Пацци и Бьянки, сестры Лоренцо и Джулиано. Три дня город хороводило от гуляний, фейерверков, уличных пиров и танцев. Отец семейства, Якопо Пацци, решивший хоть раз затмить своих извечных конкурентов, по собственному настоянию оплатил все эти торжества — вплоть до последнего флорина.

— Если я съем еще хоть кусочек, то наверняка лопну, — взмолилась я.

— Стол с выпечкой вон там, — не унимался Леонардо. — Я возьму нам по пирожному, и мы прибережем их до дома.

Он скрылся в толпе, а я улыбнулась самой себе: Леонардо и юношей проявлял к матери не меньше нежности, чем в младенчестве. По отношению ко мне он остался прежним — чутким, заботливым. В подобные минуты мне больших трудов стоило удержаться, чтоб не стиснуть сына в объятиях и не покрыть его лицо поцелуями, как я делала, когда он был крохой. В нем и сейчас сохранялась изрядная доля мальчишества, желания угодить мне.

Леонардо вернулся, раскрыл носовой платок и показал мне двухслойные хрустящие рогалики в виде омаровых хвостов, сочащиеся с обоих концов кремовой начинкой. Я потрогала лакомство — рогалики были еще теплые.

— Ты избалуешь меня, Леонардо…

Сын давно перерос меня и теперь возвышался, как каланча.

— Только так и должны поступать хорошие сыновья, — пригнувшись, тихо возразил он. — Стараться ради тебя — одно удовольствие.

Вдруг раздались оглушительные звуки фанфар, и толпа на площади разом притихла. Точь-в-точь как в день моего прибытия во Флоренцию, глазам моим предстала процессия из родни обручаемых — Медичи и Пацци. Все они с великой помпой прошествовали к пышно убранной палатке, сочетавшей два королевских цвета — красный и синий — и расшитой гербами обоих семейств.

Я улыбнулась, глядя на великолепные парадные облачения Лоренцо, Джулиано и Лукреции. Бьянка по-женски сильно проигрывала, унаследовав не миловидные материнские черты, а смуглость и крючковатый нос отца.

Члены семьи Пацци были, на мой взгляд, людьми мало примечательными, невыразительной внешности, не уродами, но и не красавцами. Тем не менее на их лицах было написано такое высокомерие, будто публика, собравшаяся в этот день на площади, дабы упрочить и потешить их показное великолепие, недостойна была даже стирать пыль с их башмаков.

Лоренцо и Джулиано, расцеловав сестру в обе щеки и взяв под руки, подвели ее к жениху, и публика разразилась бравурными восклицаниями. Мы с Леонардо тоже поддались общему радостному настрою, поэтому, когда гул толпы перекрыл знакомый звучный голос, призывающий зрителей к спокойствию, у меня все внутри невольно сжалось. Даже не глядя на сына, я уже знала, что и его захлестнула волна недобрых чувств.

Голос принадлежал его отцу, Пьеро да Винчи. Он появился под пышным праздничным балдахином, где восседали представители двух знатнейших флорентийских кланов, в великолепном одеянии, приличествующем аристократу, но украшенном массивными золотыми цепями — отличительным знаком всех правоведов. Глядя на него, я подумала, что своим преуспеянием Пьеро, несомненно, обязан Пацци, поскольку Лоренцо, из приверженности ко мне и к Леонардо, упорно отказывался прибегать к его юридическим услугам.

Пьеро был в явно приподнятом настроении, поскольку к нему сейчас было приковано внимание всего города. Он выступал от имени благороднейших флорентийских семейств, а чернь на площади раболепно ловила каждое его слово.

— Стоять сегодня здесь перед всеми вами, — начал он, — и удовольствие, и великая честь для меня.