Синтез

– Потому что, если кто-то определил для себя понятие свободы, пусть и, заявив о том, что она исключительно его, личная, то кто-то другой или другие, вполне согласятся с его определением, и эта свобода уже не будет индивидуальной.

– А зачем ему заявлять о свободе? – удивленно спросил Купер.

– Не о свободе, а о том, что это такое, свобода.

– Хорошо, зачем ему говорить о том, что такое свобода, если она его личная, и не похожа на чью-либо ещё?

– Так! Давай сначала. – Максим начал путаться. – Человек, каждый отдельно взятый человек, уверен в том, что он знает, что представляет собой его свобода?

– Не обязательно.

– Так как он определит, свободен он или нет?

– Он это почувствует, – как само собой разумеющееся сказал Купер.

– Значит, все-таки, никто не знает и, как следствие, не может определить свободу, свою ли, вообще ли.

– Думаю, даже определение свободы у каждого своё. Именно определение. Я имею в виду не формальное объяснение, а именно чувство.

– Одним, словом, все бессмысленно, собственно, как и наш разговор, потому как, я вообще уже не понимаю, о чем мы сейчас говорим, – разочарованно произнес Максим. – А где Акира, кстати?

– Вон, о чем-то с басистом нашим трет.

Когда Максим с Акирой приехали в клуб, выяснилось, что репетицию из-за отсутствия барабанщика на сегодня отменили и Акира просто, предварительно познакомив Максима с Купером, решил поговорить с каждым участником группы, благо отмена репетиции не являлась для них причиной покидать клуб, а наоборот, послужила поводом расслабиться за барной стойкой. Закончив беседу с Купером, Акира перешел к следующей своей жертве, оставив его с Максимом.

– Думаю, это потому, что свобода не только индивидуальна, но и условна, – продолжал Джон, – виски будешь?

– Давай, – согласился Максим, – хотя нет. – Он вспомнил про встречу на Триумфальной площади, до которой оставалось два часа. – Хотя, давай…

Купер ушёл и вскоре вернулся с бутылкой и двумя бокалами. Максим хотел было что-то спросить, но Джон опередил его.

– Акира не говорил? Этот клуб принадлежит мне. Мне повезло с родителями. В отличие от них, которым не повезло с сыном. – Он засмеялся. – Я не оправдал их надежд. Не пошёл по стопам отца. Он у меня успешный бизнесмен.

– И как же это ты?

– Да, в общем, не важно. Сказал ему «нет» и всё. Мы три года не разговаривали и не виделись. Я ушел с четвертого курса института в жизнь, так сказать. Познавал её со всех сторон. Он разыскал меня. У нас произошло длительное противостояние, после которого он понял, что сломать меня, переманив на свою сторону, не удастся. Тогда мне и пришла в голову идея о создании клуба. Я сказал отцу что, если он хочет, чтобы я занимался бизнесом, пожалуйста, но только тем, который я захочу. Долго я слушал его разъяснения о нецелесообразности, после чего он сдался и ссудил мне приличную сумму, благодаря которой я и клуб открыл, и группу собрал. Повезло! Управляющих нашел толковых. Я ж, честно говоря, не смыслю в этом ни черта, да и, собственно, не вмешиваюсь в организационные вопросы. Меня даже выручка, как источник дохода не особо интересует. Есть и ладно, хорошо, дела идут, деньжата какие-то капают. То есть капают не такие уж и плохие, надо заметить. Тут ведь и кабак, и сцена, и гостиница. И на «музло» наше в последнее время обратили внимание. Пошёл проект. Вот журналисты интересуются. – Купер засмеялся. – И не только.

– Не только что?

– Не только журналисты.

– А кто ещё? А, ну да, поклонники, – угадал Максим.

– Да, и что самое приятное, поклонницы. Но я не об этом, – загадочно произнес Джон и улыбнулся, – мы под контролем полиции. Точнее одного его замечательного подразделения.

– Дай-ка угадаю, – повеселев, сказал Максим, – там, где рок-н-ролл, там, кроме секса и алкоголя непременно присутствует это.

– Да, а кому легко?

– А если прикроют?

– Грозились. Ну, нет свободы. А ты говоришь…

– Что говорю?

– Да ладно, это я так. Можно бесконечно рассуждать об индивидуализации этого понятия, выстроить кучу теорий и предположений, но пока наше общество довлеет над личностью, рассматривать его можно, в лучшем случае, в самом примитивном виде.

– А какой у свободы примитивный вид? – полюбопытствовал Максим.