Синтез (СИ)

— Откройте! Откройте! Пожалуйста! Здесь чёрные люди! Они хотят меня забрать! Откройте! Я всё объясню!

Тут дверь открылась перед ним, он вбежал внутрь и тут же наткнулся на стену, повернул на право — тоже стена, это был тупик. Не успев сообразить, куда он попал, Максим повернулся лицом к двери, опёрся спиной о стену, закрыл лицо руками и медленно сполз в угол.

Наступила тишина. Темнота снова окутала всё вокруг. Четыре стены, каменный пол, запах сырости. Где-то наверху, под самым потолком было окно, напоминавшее скорее щель в толстой стене камеры. Чёрные люди стояли где-то снаружи. Максим открыл глаза, вытер со лба пот. Он никак не мог заснуть. В голове звучали чьи-то голоса и шелест колокольчиков.

Максим поднялся, подошёл к противоположной стене, упёрся в неё лбом и заговорил шёпотом:

— Оставьте меня, оставьте меня все! Что вам нужно? Я не хочу, я ничего не хочу!

Только шелест и неразличимые голоса.

В это мгновение стена рухнула перед Максимом, и он остался стоять на той самой улице, что только что видел в окно. Кружила метель, Максима моментально обдало жгучим холодом, снежные хлопья облепили лицо. Он обернулся, увидел за спиной стену дома без каких-либо признаков повреждения, повернул направо и побежал. Тут же он оказался на большой площади, перед ним возвышался Исаакиевский собор, он посмотрел налево и увидел памятник Николаю I. Сомнений быть не могло, он стоял на площади Исаакиевского собора, в Санкт-Петербурге, а на дворе стояла зима.

Часть I. Вступительная. Глава 5

— Декабрь. — Из пурги, так же, как недавно из тумана, вышел Брат. Максим ощутил вдруг образовавшееся вокруг себя тепло. Метель мела, но его не задевала, снег падал, но не на него.

— Всё пройдёт, — сказал Брат.

— Что? — спросил Максим.

— Всё пройдёт, говорю, как с белых яблонь дым.

— Что это всё было? — Максим тяжело дышал.

— Это был ты и твои мысли, я же говорил. Первый, скажем так, эксперимент. Не мой, и ни чей-либо. Твой. И, между прочим, совсем не был, это всё есть.

— А зачем это… всё?

— Ну как же, Макс? Смерть, сколько величия в ней, сколько загадок, тайн, красоты и ужаса! Какая незримая сила влечёт нас к ней и пугает? Вот, скажи мне, ты боишься смерти?

Максим повернулся к Брату. Тот смотрел на него каким-то вызывающим взглядом. Максим не смог для себя определить, в чём это выражалось, но он это ясно чувствовал. Куда-то пропала безобидная ухмылка, что он заметил прежде. Он ответил:

— Наверное, боюсь.

— Вот видишь, — наверное. Неизвестность столь же беспощадно влечёт к себе, сколь и соблазнительно пугает. А, может, это гораздо лучше жизни? Провожая умершего в последний путь, принято рыдать, а почему? Какую же трагичность придали люди этому событию.

— Зачем ты мне всё это говоришь?

— Нет, ну что ты, я ведь тебя предупредил, что ты немного окунёшься в себя, и только. И говоришь это, на самом деле, ты.

Глядя на то, как кружится снег, Максим неожиданно для себя самого промолвил:

— Смерть избавит меня от всего. Что я в этом мире? Зачем мне эта жизнь? Я не знаю, что с ней делать.

— Платочек подать? — ухмыльнувшись, спросил Брат. — Мрачное ощущение своей никчёмности в силу внутреннего осознания своего величия. Сей мир для меня мерзок и низок. Столь очевидная бессмысленность бытия порождает глубокую депрессию и стремление покинуть этот склеп, даже прогремев на весь мир делами своими, уходя в неизвестность, превращать трагедию в фарс. Как примитивно и неново звучит, Макс.

— Поэты гибнут молодыми. Я им завидую.

— Гибнут? Кто это особенно, прямо-таки гибнет? Мы сами придаём этому небывалый романтизм, закутав их, по большей части, пустую жизнь, в некий смысл для грядущих поколений. Я что-то не то сказал, Максим?

Тут Максим отчетливо услышал завывание вьюги, не той, что была вокруг, а какой-то другой. Он опять ощутил вокруг себя пустоту и, опять, как прежде, в гостинице, раздался чей-то голос, откуда-то издалека, и в то же время в нём самом:

«В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чём?»

Максим открыл глаза и тут же услышал за спиной голос Брата:

«Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть.

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть».

Максим посмотрел на Брата и уже не увидел того вызова, что был в нём только что. Выражение его лица было то же, что и в первый раз, когда он встретил его на перекрёстке. Брат продолжал:

— Что ж, как ты сам смог заметить, на дорогу ты вышел, вышел один, и туман был, кремнистый путь блестит. И ищешь ты чего-то, так что рано говорить о том, что от жизни ты ничего не ждёшь.

— Это не я сказал.

Брат улыбнулся:

— Зачем? Зачем все эти жертвы? Кто кому и что хочет доказать? Вот земля, вот небо, снег идёт, всё просто. Жизнь уютна, если ей не мешать жить.

— Не мешать жить жизни?

— Да! Разве не этим ты увлекаешься практически всю свою жизнь, всю свою никчемную, никому не нужную жизнь? Разве не тем, что мешаешь ей жить?

— Я пытался…

— Что?