Синухе-египтянин

Вот так я отправился вместе с Эйе к проклятому фараону в Ахетатон; но и до Хоремхеба в Танис успели дойти известия о том, что произошло в Фивах и что происходило повсюду на обоих берегах потока, и, спешно снарядив военные суда, он помчался на всех парусах вверх по реке в Ахетатон. По мере его продвижения вверх, города и селения на том и этом берегах успокаивались, открывались храмы, воздвигались на прежних местах изваяния богов, и крокодилы, как я полагаю, снова должны были петь ему хвалу. Но Хоремхеб очень спешил: ему надо было успеть добраться до Ахетатона в одно время с Эйе, ибо он намерен был бороться за власть, и поэтому он прощал всех рабов, сложивших оружие, и всех тех, кто по доброй воле менял крест Атона на рог Амона. Народ превозносил его за милосердие, происходившее, однако, вовсе не от милости сердца, а из желания сберечь людей, способных носить оружие, для будущей войны. Жрецы также славили его во всех храмах на обоих берегах реки там, где продвигались его корабли, ибо он открывал закрытые храмы, воздвигал поверженные изображения богов и иногда даже совершал жертвоприношения – когда задувал хороший попутный ветер.

Но Ахетатон стал заклятым местом: жрецы и «рога» сторожили все ведущие к нему дороги и лишали жизни всякого, кто пытался бежать оттуда и не соглашался сменить крест на рог и принести жертву Амону. Так они перегородили реку медными цепями, чтобы воспрепятствовать тем, кому вздумалось бы бежать по воде. Беглецы, по большей части, охотно приносили жертву Амону и от души проклинали Атона, потому что, бывшие жители его города, они по горло были им сыты. Я не узнал Ахетатона, увидев его с палубы корабля: он был мертвенно тих, цветы исчезли из его садов, а зеленая трава пожухла, ибо никто больше не поливал ее. Птицы не пели на желтых, опаленных солнцем деревьях, и повсюду витал сладковатый, страшный запах проклятия, возникший неведомо как и откуда. Оставленные дома вельмож опустели – слуги из этих домов были первыми, кто бежал отсюда, но каменотесы и камнеломы тоже ушли, бросив все, даже кухонную утварь, ибо никто не решался забирать что-либо из проклятого города. Собаки, отвыв положенный срок, сдохли в своих будках, а лошади умерли от голода в стойлах, ибо бежавшие служители конюшен подрезали у них жилы на ногах. Так прекрасный Ахетатон умер, и я почувствовал дыхание смерти, когда вступил в него.

Однако фараон Эхнатон по-прежнему пребывал в Золотом дворце, с ним была его семья, а также самые преданные слуги и престарелые придворные, которые не могли помыслить жизни вдали от фараона, ибо весь свой век провели в Золотом дворце. Да они и не знали ничего о внешнем мире и о том, что там происходит, ибо уже два месячных круга ни один гонец не прибывал в Ахетатон. Даже во дворце кончались запасы провизии, и по воле Эхнатона пищей для всех был сухой хлеб и жидкая каша… Однако самые находчивые ловили в реке рыбу, охотясь на нее с копьем, убивали птиц палками для метания и в тайне от всех поедали свою добычу.

Жрец Эйе отправил меня вперед, чтобы я, представ перед фараоном, поведал ему обо всем случившемся – ведь фараон доверял мне как другу. И я предстал перед ним, но все во мне окаменело, я не чувствовал ни скорби ни радости, и серце мое было закрыто для него. Он обратил ко мне свое изможденное серое лицо с потухшими глазами, руки его бессильно лежали на коленях, и он сказал, глядя на меня:

– Синухе, ты вернулся ко мне один? А где же все верные мне? Где все, которые любили меня и которых любил я?

Я ответил:

– Старые боги правят опять в Египте, и жрецы в Фивах приносят жертвы Амону в виду ликующего народа. Они проклинают тебя, фараон Эхнатон, и твой город тоже, и твое имя они предают проклятию на вечные времена и счищают его со всех надписей.

Он нетерпеливо пошевелил рукой, и лицо его на миг зажглось прежней страстью. Он сказал:

– Я не спрашиваю, что происходит в Фивах. Я спрашиваю, где верные мне, где те, кого я любил?

Я ответил:

– С тобой по-прежнему твоя прекрасная супруга Нефертити. Твои дочери с тобой. Юный Сакара охотится на рыбу в реке, а Тут разыгрывает с куклами погребальные обряды, как и прежде. Что тебе до остальных?

Он спросил:

– Где мой друг Тутмес, который также и твой друг и которого я любил? Где он, этот художник, под чьими руками оживали камни для жизни вечной?

– Он умер ради тебя, фараон Эхнатон, – ответил я. – Негры проткнули его копьем и сбросили его тело в реку крокодилам, потому что он был верен тебе. И если он и оплевывал твое ложе, тебе не стоит вспоминать об этом сейчас, когда в его опустевшей мастерской воют шакалы, а его ученики разбежались, побросав инструменты и изваяния, в которые он вдохнул бы вечную жизнь.

Фараон Эхнатон повел рукой у лица, словно смахивая паутину, и принялся называть имена тех, кого он любил, и про некоторых я отвечал: «Он умер ради тебя, фараон Эхнатон». Но про многих других я говорил: «Он приносит жертвы Амону, облачившись в праздничные одежды, и проклинает твое имя, фараон Эхнатон». Наконец я сказал: