Синухе-египтянин

– Ты уже как-то помог нам, а однажды взявшись за весло, надо грести, хочешь или нет. Поэтому ты должен выехать навстречу к Супатту и позаботиться о том, чтобы до Египта он не добрался. Как ты это сделаешь, мы не знаем и знать не хотим. Скажу лишь, что открыто убить его мы не можем, это будет началом новой войны с хеттами, а я предпочитаю сам выбирать подходящее для войн время.

Его слова привели меня в ужас: колени мои задрожали и сердце размякло и стало как вода. Заплетающимся языком я возразил:

– Это, конечно, правда, что как-то я вам помог, но сделал я это столько же для себя, сколько и для Египта. А этот царевич не причинил мне никакого зла, и видел я его только однажды – возле твоего шатра в день смерти Азиру. Нет, Хоремхеб, тайным убийцей ты меня не сделаешь, лучше я умру, чем совершу постыдное преступление, и если я когда-то напоил фараона Эхнатона смертью, то поступил так ради него самого тоже, потому что он был болен, а я был его другом.

Хоремхеб нахмурился и стал похлопывать себя плеткой по ляжке, а Эйе сказал:

– Синухе, ты разумный человек и сам понимаешь, что мы не можем кинуть царство, как тюфяк, под ноги вздорной бабе. Поверь, у нас нет иной возможности. Царевич должен умереть на пути в Египет, и меня не интересует, каким образом это случится – от болезни он умрет или его убьют. Вот почему ты должен встретить Супатту в Синайской пустыне – как придворный лекарь царевны Бакетамон, посланный ею, чтобы осмотреть царевича – годится ли он ей в мужья. В это он охотно поверит и примет тебя хорошо, будет много расспрашивать о Бакетамон – царевичи тоже люди, и думаю, что его обуревает любопытство и он гадает, какую ведьму Египет собирается дать ему в супруги. Ох, Синухе, дело твое проще простого, а вознаграждение, которое воспоследует, отнюдь не покажется тебе малым, ибо, совершив это, ты станешь богатым человеком.

– Выбирай и побыстрее, – сказал Хоремхеб, – выбирай, Синухе, между жизнью и смертью. Ты сам понимаешь, что, если ты откажешься, мы не сможем оставить тебя в живых после всего, что ты узнал. Будь ты хоть тысячу раз моим другом. Эта тайна фараонов, и у таких тайн не должно быть свидетелей. Имя, которое дала тебе твоя мать, Синухе, оказалось дурным предзнаменованием: ты и так посвящен в слишком многие тайны царей. Так что одно слово – и я перережу тебе горло от уха до уха, хоть это и не доставит мне никакой радости: ты ведь наш лучший служака и нам просто некому доверить это дело, кроме тебя. Ты ведь уже связан с нами общим преступлением, и это нынешнее мы охотно разделим с тобой – если, по-твоему, можно назвать преступлением освобождение Египта из-под власти хеттов и сумасшедшей бабы.

Так я оказался пойманным в сеть, сотканную моими собственными делами, сеть неподатливую, цепко державшую меня и не оставившую мне ни единой лазейки. Сетью стали мои дела, и стали они мне крепкой веревкой, той, которая ныне опутала меня и которую я сам ссучил; начало ее было в далеких годах, она завивалась в ночь смерти великого фараона, и раньше, когда Птахор приходил в дом моего отца, и еще раньше – на пустынной реке, по которой я плыл в тростниковой лодочке в ночь своего рождения. Но лишь когда я подал фараону Эхнатону чашу и напоил его смертью, лишь в это мгновение я навсегда прилепил свою судьбу к судьбе Хоремхеба и Эйе, хотя в ту пору, в своей скорби и отчаянии, не узнал этого.

– Ты ведь знаешь, Хоремхеб, что я не страшусь смерти, – сказал я, тщетно пытаясь приободриться, ибо, сколь много я ни рассуждал о смерти и сколь часто ни призывал ее, все же смерть довольно гадкий и малоприятный гость в ночную пору, когда совсем не хочется, чтобы глупый нож проехался по твоему горлу.

Я пишу все это для себя, не пытаясь приукрасить свою особу, поэтому должен со стыдом признать, что в ту ночь мысль о смерти пугала меня и более всего потому, что явилась нежданно-негаданно и у меня не было времени подготовиться к ее приходу. Если бы я успел приготовиться, наверное, я не испугался бы так сильно. Но я подумал о полете быстрокрылых ласточек над рекой, о гаванском вине, о жаренном по-фивански гусе, которого Мути так прекрасно готовит, – жизнь вдруг показалась мне такой упоительной, такой несказанно сладкой! Я подумал и о Египте, подумал, что Эхнатону нужно было умереть, чтобы спасти Египет и чтобы Хоремхеб смог отбить хеттов силой оружия. А ведь Эхнатон был моим другом! Не то что этот чужеземный и неизвестный мне царевич, который наверняка за войну наделал таких дел, что тысячу раз заслужил смерть. Почему же не убить и его ради спасения Египта, раз ради этого спасения я напоил смертью Эхнатона! К тому же я уже очень хотел спать и поэтому, зевая, сказал: