Сиракузовы против Лапиных

— Почему? — удивился я.

— Говорит, что личное.

— Что значит — личное? — возмутился я.

— Ну, что это лично ей. От Кеши.

— А нам? — сказал я.

— А нам нет, — мрачно ответила Вера.

И я подумал, что все они одинаковые, эти Сиракузовы: сначала наобещают, а потом не делают.

13. Паника в доме

Дней через пять стали приходить первые телеграммы. Сначала принесли четыре штуки. Во второй день — двенадцать. А на третий — двадцать семь.

Родственники сообщали, что они приедут.

— Да кто их звал?! — ничего не понимая, вопрошал Сиракузов-старший.

— Какой организационный комитет? — вторил ему мой отец.

Они вертели в руках телеграммы и непонимающе смотрели друг на друга.

Всё это происходило у нас в доме, где по сигналу тревоги собрались все Сиракузовы, оба Зарынкина, тётка Галина со своим сыном Николаем, бабушка Василиса (её привёз на машине дядя Борис), Наташа, тётя Роза, моя мама, Вера, а в углу со своей неизменной фуражкой в руках разместился скромно Ферапонт Григорьевич.

— Это мы, — сказали Сиракузовы-младшие, — организационный комитет.

— В этом году, — пояснил я, — исполняется трёхсотдвадцатипятилетие нашей фамилии.

— Откуда вы это взяли? — несколько сбавив тон, заинтересованно спросил Сиракузов-старший.

— Высчитали, — сказал я. — Если первое упоминание о нашей фамилии относится к временам Лжедмитрия, то легко подсчитать.

— А ведь верно! — встрепенулась вдруг бабушка Василиса и, чтобы мы не поняли, добавила по-немецки: — У нас растёт достойная смена. Они ещё не раз постоят за честь нашей фамилии!

— Пожалуй, я им поставлю пятёрку по истории, — сообщил всем Михайла Михайлович.

Пётр и Павел скромно потупились, а мой отец сказал:

— Что ж, мы действительно можем гордиться своей фамилией.

— Мы тоже, — немедленно возразил ему Сиракузов-старший. — Однако где мы их всех разместим?

— В гостинице, — сказал я.

— Значит, я должен выселить других постояльцев? — спросил Сиракузов-старший.

— Человек пять — шесть я могу взять к себе, — сказала тётка Галина.

— Это не выход из положения, — возразил папа. — Ты пятерых, мы пятерых, они пятерых, бабушка Василиса десятерых. А куда остальные сто девяносто два?

Все посмотрели друг на друга, а Михайла Михайлович вдруг хлопнул себя по лбу и сказал:

— В школу! Летом освободится школа, и мы разместим их в классах! Так все туристы делают!

— К нам не туристы едут, а родственники, — сухо возразил мой отец.

— Мы их должны принять по-человечески. А где мы возьмём в школе столько кроватей?

Все снова замолчали и стали смотреть на нас: мол, видите, что вы здесь устроили?

Я подумал, что сейчас они нас выпорют. Тогда я сказал:

— Для женщин и детей мы поставим за нашим домом палатки. А мужчины пусть лезут на сеновал.

— Мы полезем! — закричали Сиракузовы.

— Придётся съездить в воинскую часть и попросить три большие палатки. И потом, я надеюсь, не все ещё приедут, — сказал Сиракузов-старший.

И тут свой голос подала Бронислава. Она спросила, где все будут обедать.

— У тебя в столовой, — сказал Михайла Михайлович.

— В три смены? — спросила Бронислава.

Все наши женщины немедленно зашумели и сказали, что не допустят этого: возьмут отпуск и будут по очереди готовить.

— А обедать мы будем ходить… — сказала моя мама, и Ферапонт Григорьевич за неё докончил:

— На Окулинину гору.

Так была благополучно разрешена в этот вечер ещё одна проблема.

14. Лодочная станция

О том, что Ферапонт Григорьевич, надев морскую фуражку, пригласил тётку Розу прокатиться на лодке, Сиракузовы узнали от меня последними.

— На какой лодке? — сильно побледнев, спросили Сиракузовы. — На «Ласточке»?

Я, ничего не подозревая, ответил, что, вероятней всего, на «Ласточке», и тогда Сиракузовы, отчаянно крикнув:

— Мы её продырявили! — бросились на лодочную станцию.

А я побежал следом, думая, какие они жуткие люди, эти Сиракузовы: ведь они для меня её продырявили.

Когда мы прибыли, наполненная водой «Ласточка» уже сидела на мели недалеко от берега, а в «Ласточке» сидели друг против друга Ферапонт Григорьевич и тётка Роза.

Ферапонт Григорьевич ругался с матросом Сёмой.

— Ты какую нам дал лодку?! — гневно кричал он матросу Семёну.

— Целую! — отвечал испуганный Сёма.

— Значит, по-твоему, это мы её продырявили?

Я никогда ещё не видел Ферапонта Григорьевича таким беспощадно злым.

— Сейчас я за вами приеду! — отвечал Сёма и пытался отвязать спасательную лодку, но морской узел не поддавался.

— Вот что вы наделали! — сказал я Сиракузовым.

Те подавленно молчали.

— Можешь сидеть на месте, — сказал Ферапонт Григорьевич Семёну.

И вдруг, подхватив тётку Розу на руки, смело шагнул с ней за борт.

— Жива. Очухалась, — сказали про тётку Сиракузовы.

И точно: тётка Роза, уцепившись за шею Ферапонта Григорьевича, подавала признаки жизни.

А Ферапонт Григорьевич, как пожарный, выносящий из огня ребёнка, торжественно шёл с тёткой Розой к берегу.

Наконец тётка Роза спрыгнула с рук, и тут Ферапонт Григорьевич чихнул.

— Ты простудишься, — заботливо сказала тётка Роза.

— А ты? — в свою очередь сказал Ферапонт Григорьевич.