Сирень (ЛП)

— Брэкстон, ты должна успокоиться, — пожурила меня мама. — Ты чуть не умерла, — когда мои глаза медленно открылись снова, я увидела свою мать в ее воскресном наряде. — Я чуть не потеряла тебя.

Это прозвучало как просьба не пугать ее снова, и я остановилась.

Ей правда было не все равно?

Это была жестокая мысль, но верная. Я, честно говоря, не верила, что ее это волнует.

— Мне… жаль.

Это было лучшее, что я могла сделать так скоро после того, как пришла в сознание.

Я также не могла придумать ответа, который не ранил бы ее так же, как она ранила меня, и не разочаровал бы ее, как поступала я бесчисленное количество раз до этого.

Мы с Амелией были не просто разными.

Мы были противоположными концами неразрывного спектра.

Никто из нас не сдвинулся с места.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она, переставляя букет на моем прикроватном столике. Это был предлог, чтобы не встречаться со мной взглядом. — Но ты моя дочь, Брэкстон.

Просто не такая, которую ты бы хотела.

Я не могла даже кивнуть, не повредив голову, поэтому никак не отреагировала.

— Ты была слишком мала, чтобы помнить, но это были твои любимые, — небрежно сообщила она мне. Я наблюдала, как она играет с короткими фиолетовыми лепестками на длинных стеблях. — Мы водили тебя к стольким врачам, слышали так много мнений. Никто не мог понять, в чем дело. Фантосмия (прим. расстройство обоняния) была лучшим диагнозом, который они могли поставить, но они не могли понять, что вызывает этот симптом. Мы пробовали терапию, и они клялись, что это всего лишь фаза, из которой ты когда-нибудь вырастешь, но ты так и не выросла. Большую часть твоего детства мы провели в страхе, что потеряем тебя, и не знали почему, — она коротко взглянула на меня, прежде чем снова начать перебирать стебли. — Мы все еще боимся.

У меня на губах вертелось сказать ей, что у нее не было для этого причин, но она продолжала говорить, а я… я хотела слушать. Назовите меня нуждающейся или тщеславной, но я хотела побольше услышать о своей матери, поскольку она призналась, что заботится обо мне и всегда заботилась, несмотря на наши различия.

— На тебе это тоже сказалось, — сказала она мне. — Ты всегда была такой расстроенной, такой растерянной. Ты перестала есть и не могла выносить никаких запахов, реальных или воображаемых, приятных или неприятных. Иногда ты плакала, а иногда злилась. Были даже моменты, когда твое кровяное давление взлетало до небес, пока ты не теряла сознание, — она глубоко вздохнула, прежде чем покачать головой и снова начать переставлять стебли. В комнате было еще по меньшей мере тридцать букетов, но она сосредоточилась на этом. — А потом, в один прекрасный день, ты исчезла. Мы искали несколько часов, но ты просто исчезла. Через некоторое время ты не оставила нам другого выбора, кроме как думать, что ты сбежала, причинила себе вред или, что еще хуже… кто-то похитил тебя, — подняв один из стеблей, она понюхала лепестки и улыбнулась. — Прошел еще день, прежде чем мы нашли тебя, — она повернулась ко мне с предостерегающим взглядом. — Ты спала в поле неподалеку, как будто ничего не случилось, — на снова посмотрела на букет. — Поле, полное таких цветов.

Мои брови поползли вверх, потому что я этого не помнила.

Совсем.

— Ты выглядела такой спокойной после стольких беспокойных ночей, что на мгновение я подумала… — она громко вздохнула, с трудом подбирая слова. — Я думала, ты умерла, Брэкстон.

Я вздрогнула от усталости в ее голосе даже сейчас.

— Мы отвезли тебя домой, — продолжила она. — Но на следующий день все началось сначала — плач и припадки. Всякий раз, когда ты была подавлена, напугана, сбита с толку или испытывала боль, ты бежала на то поле. Даже в те редкие моменты, когда ты была счастлива, ты все равно возвращалась туда. Ты всегда находила причину, потому что никогда не была по-настоящему спокойна, если не была окружена ими. Иногда мы снова заставали тебя спящей. В другое время ты пела, плакала, танцевала или смеялась без всякой причины. Твой отец не понимал. Ему это так надоело, что он пригрозил предать все огню. В последний раз, когда он вытащил тебя оттуда, ты умоляла его и обещала не возвращаться, но он принял решение, — она колебалась, говорить ли мне то, что я уже знала. — Он уничтожил его.

Я нахмурилась, жалея, что не могу сделать большего. Мне захотелось встать. Мне хотелось закричать. Мне хотелось прийти в ярость.

— Если ты знала, — с трудом выдавила я, — что это значило для меня… почему ты… не остановила его?

— Это было его решение, Брэкстон, а ты была так молода. С тобой могло случиться все, что угодно.

Я никак не отреагировала на то, что моя мать оправдывала себя тем, что она была слишком раболепна, чтобы помешать своему мужу отнять у меня единственное утешение, потому что это причиняло ему неудобства. Я никак не отреагировала, потому что у меня не было сил на гнев.

И потому что это не было новой информацией.