Сирена

Последний в первую минуту обозлился на приятеля, когда тот сообщил ему ужасную весть, подумал, что он захотел пошутить, и сказал, что такими вещами не шутят; но когда ему пришлось убедиться в истине и серьезности дела, он перекрестился, закрыл руками лицо и заплакал.

Целый день они, не расставаясь, провели вместе, вспоминая о бедном Кирше, ездили и узнавали и наводили о нем, где могли справки. Но единственные сведения получили они в полиции, и эти сведения были те же самые, которые дал Елчанинову отставной коллежский асессор Зонненфельдт.

Они попробовали было осторожно намекнуть частному приставу, нет ли здесь насильственной смерти; прямо обвинять они боялись, не имея в руках никаких данных. Пристав выслушал, покачал головой и махнул рукой.

– Ну, полноте! Какая там насильственная смерть! Просто ваш приятель купался и затонул. Мало ли бывает: иногда судорога в ноге или что-нибудь такое. Он, вероятно, имел обыкновение купаться?

Елчанинов с Варгиным должны были подтвердить это, потому что Кирш, действительно, любил освежать себя летом в реке.

– Ну, вот видите! – подхватил пристав. – Да позвольте: мне только что принесли справку из Васильевской части, что туда пять дней тому назад доставлено чье-то платье, найденное матросом на берегу острова; съездите туда и посмотрите.

Они поехали, посмотрели. Платье оказалось Кирша; больше уже не было сомнения, что он, несчастный, погиб.

Грустные и молчаливые вернулись приятели в квартиру Елчанинова, где не так часто, как в мастерской Варгина, собирались, бывало, втроем, когда и Кирш был между ними.

Больше того, что они сделали, они не могли предпринять для него; его тело уже было предано полицией земле тотчас после того, как оно было признано хозяином квартиры.

Однако, не переставая думать об умершем Кирше, Елчанинов вспомнил о живом человеке, судьба которого зависела теперь от него, потому что он один мог прийти к нему на помощь.

– Вот что, Варгин! – начал он. – Как ни жаль Кирша, а мертвого все равно не воскресишь. Так постараемся, по крайней мере, хоть в его память о живых. Ты помнишь слугу маркиза де Трамвиля, Станислава?

– Ах, этого, – как-то криво усмехнулся Варгин, – поляка, который говорит, что бежавшая от него жена похожа на леди Гариссон?

– Дело не в том, что он говорит, а в том, что он засажен в погреб теми самыми иезуитами, на душе которых, может быть, лежит и смерть Кирша.

Елчанинов рассказал, не упоминая, однако, источника, откуда он узнал это, о заточении Станислава, но Варгин как-то холодно и вовсе не воодушевленно принял его рассказ.

– Да, надо будет что-то для него сделать! – сказал он довольно безучастно и добавил: – Послушай, вот ты говоришь о живых; меня леди Гариссон приглашает устроить у нее на яхте всю декоративную часть бала, который она желает дать у себя. Ведь, понимаешь, я возьмусь за это не для собственного же веселья! Ведь это для меня дело, а не развлечение.

– Полно, – остановил его Елчанинов, – я тебе говорю о человеке, которого заживо хоронят, а ты мне о каком-то бале!

– Да что же, я ничего! – сконфузился Варгин. – Я рад помочь тебе, скажи только, что нужно сделать!

«Скажи только, что нужно сделать! – мысленно передразнил Елчанинов Варгина. – Эх, нет моего Кирша! Тот бы не стал разговаривать так!»

И он вдруг почувствовал такую тоску, такое одиночество и такую жалость к погибшему приятелю, словно теперь только оценил его и понял, как тот был ему необходим.

И его неудержимо потянуло в тот маленький домик, где жил Кирш и где оставались еще его книги и вещи; ему казалось, что если он сейчас пойдет туда, то, хотя и не увидит уже больше умершего друга, все-таки, побывав в его квартире, как будто вступит в общение с ним, посоветуется, что ли, или что-нибудь вроде этого.

Он не хотел брать Варгина с собой и предложил ему просто пройтись, рассчитывая, что тот отговорится тем, что ему пора домой.

Так оно и вышло. Елчанинов один пробрался к домику Кирша и нашел на дворе коллежского асессора Зонненфельдта, сидящим на скамеечке у дверей.

– Что, опять пришли? – встретил тот его с доброй улыбкой, взглядывая на него снизу вверх.

«Я не заметил, что у него такое славное лицо», – подумал Елчанинов, разглядев как следует Зонненфельдта только теперь.

И он доверчиво рассказал ему, зачем пришел – только просить впустить его в комнату к Киршу.

– И рад бы, сударь мой, исполнить ваше желание, да не могу, ибо предержащие власти опечатали вход в бывшую квартиру господина Кирша, как тому и быть должно, в силу охранения прав наследства.

– Да у него и наследников-то нет никого, я думаю! – возразил Елчанинов.

– Тогда имущество будет выморочным и поступит в собственность казны! Да вы присядьте со мной тут, милости просим! Здесь, бывало, и ваш приятель, сиживал.

Елчанинов сел возле старика, тот долго-долго молчал и потом вдруг заговорил каким-то глухим, сдавленным голосом, уставившись своими бледными выцветшими глазами в одну точку, как будто повинуясь чужой воле и сам себе не отдавая отчета, почему он говорил именно это, а не что-нибудь другое.